Нет, Геборик не желал получить ответы на такие вопросы. Он вернёт этот проклятый нефритовый дар, эту чуждую силу. Выбросит её обратно в Бездну – и дело с концом.

Только за это он держался, цеплялся, чтобы сохранить рассудок. Если лишь такую жизнь – мучение – можно было назвать рассудочной. Тону, я тону, но всё же… о, проклятые кошачьи дары, сумбур чувств, таких сладких, таких богатых, я чувствую, как они стремятся искусить меня. Соблазнить. Заманить обратно в бренный мир.

На востоке солнце карабкалось обратно на небо, горизонт алел, словно лезвие гигантского меча, миг назад покинувшего кузнечный горн. Геборик видел, как багровое сияние рассекает тьму, и подивился странному чувству неминуемой угрозы, заморозившей рассветный воздух.

Из груды одеял, в которой спала Скиллара, послышался стон, затем:

– Вот тебе и сладкий яд.

Геборик вздрогнул, затем глубоко вдохнул, медленно выдохнул:

– О каком же сладком яде ты говоришь, Скиллара?

Женщина вновь застонала, пытаясь сесть.

– У меня всё болит, старик. Спина, бёдра, вообще всё. И выспаться не могу – в любой позе неудобно, и всё время хочется помочиться. Это ужасно. О, боги, зачем только женщины это делают? Снова, и снова, и снова – они все обезумели?

– Тебе лучше знать, – проговорил Геборик. – Но скажу лишь, что мужчины столь же необъяснимы. В том, что думают. В том, что делают.

– Чем быстрей я от этого зверёныша избавлюсь, тем лучше, – заявила она, положив руки на раздутый живот. – Только посмотри на меня! Обвисло. Всё обвисло!

Проснулись и остальные. Фелисин широко раскрытыми глазами уставилась на Скиллару: узнав, что старшая женщина беременна, юная Фелисин начала ей чуть ли не поклоняться. Но похоже, иллюзии уже начали разрушаться. Резчик отбросил одеяла и тут же принялся раздувать вчерашние угли в костре. Демона Серожаба нигде не было видно. Геборик заключил, что он убежал куда-то на охоту.

– Твои руки, старик, – заметила Скиллара, – сегодня утром особенно зелёные.

Геборик не потрудился согласиться с этим наблюдением. Он и так отлично чувствовал это чуждое давление.

– Это лишь призраки, – проговорил жрец, – с той стороны завесы, из самых глубин Бездны. О, как они кричат. Когда-то я был слеп. Как бы хотел я ныне оглохнуть.

Все странно на него посмотрели. Часто такое случалось после того, как Геборик что-то говорил. Провозглашал истины, которые они не могли узреть, не могли постигнуть. Не важно. Он-то знал то, что знал.