«Хваткой порядка» называли почти невесомый ошейник из аккуратно запрограммированной верты, который новоприбывшим надевали, если те изъявляли желание погулять по городу до успешного завершения работы в реабилитационном центре. И если носитель начинал делать что-то незаконное, «хватка» его душила. До потери сознания или до потери жизни – в зависимости от того, насколько незаконным был поступок.

И Марко изо всех сил старался не волноваться за Касса.

– Психолог говорит, что скоро меня совсем починят… – сказал парень, неожиданно опираясь на прозрачную стену спиной – рябь по поверхности от контуров его фигуры стала заметнее. – Но мне кажется, мы теряем время. Я не жалею о совершенном. И все еще считаю, что покончить с Седьмой было хорошей идеей.

Не волноваться за Кассиуса Штайля было задачей не из легких.

– И что ты предлагаешь в связи с этими выводами? – осторожно спросил Марко, подходя ближе.

– Я хочу побывать в одной из ваших мнемокамер, – выпалил Касс, нахмурившись. – Это же идеальное решение.

– Мнемокамеры используются не для очистки совести через очистку памяти, – заметил Марко.

– Но ведь можно сделать исключение, так? Ты же здесь что-то решаешь, я знаю. Марко… Только стерев все лишнее, я смогу выйти из дверей реабилитационного центра другим человеком. Не буду помнить ничего о произошедшем…

– Она будет, – вырвалось у Марко.

Он тут же пожалел, что заговорил об этом первым. И… так. А колючая, понимающая улыбка Касса эффект только усугубила.

– Когда выйдет из комы? Ну, из вежливости она об этом не скажет поначалу, а там… кто знает. – Поверх улыбки Касс смотрел достаточно холодно. – Мнемокамера сэкономит время всем нам… Если бы не этот дурацкий ошейник, я попытался бы сам…

– Ты на испытательном сроке, – напомнил ирриданец. – И без этого ошейника тебя вообще не пустили бы за пределы центра.

Касс смотрел устало. Путь на станции для него был закрыт навсегда. В Кинтау же он преступником формально не считался – и это был единственный шанс для него еще раз попытаться устроить свою жизнь.

Марко не жалел его; количество погибших от действий Касса лишало всякого желания испытывать к нему жалость. Просто было в нем что-то… Борьба, внутренние противоречия, отрешенность. Вещи, хорошо знакомые Марко с тех пор, как он вошел в сознательный возраст. Слишком знакомые – и слишком болезненные, чтобы не вызывать совсем уж никаких чувств.

– Ты знаешь, – подал голос Касс после недолгой паузы, отходя от стекла, – я с детства слышал, что месть – блюдо, которое нужно подавать холодным. Но никто никогда не говорил, что ты постепенно, со временем, остываешь вместе с ней.