Надо отдать Тирабелл должное: оскорбления ее ничуть не задевали, а может, она мастерски скрывала свои чувства. Если таковые вообще наличествовали.

– Прости мое любопытство, Тубан.

– Моя семья ничего не прощает. Пусть шрамы на твоей спине регулярно напоминают тебе об этом. – Радужная оболочка рефаита переливалась аурой Иви. – Так вот к чему все это. Решила украсть амарант? Признавайся, Шератан!

Шрамы.

Тирабелл помрачнела:

– Так куда перепрятали медикаменты?

– Мне не нравится твой интерес. Совсем не нравится. Снова строишь заговоры на пару с нашим красавчиком?

– Это было почти двадцать лет назад, Тубан. По человеческим меркам большой срок, не находишь?

– Плевать мне на человеческие мерки.

– Ты вправе корить меня за прошлые ошибки, Тубан. Но что скажет наследная правительница, когда узнает о твоем пренебрежении к ее избраннику? Что его функции сводятся лишь к одному? – сурово заключила она.

Тубан снял со стены меч и направил на Тирабелл. Лезвие застыло в миллиметре от щеки, но рефаитка не шелохнулась.

– Еще слово, Шератан, – прошипел Тубан, – и будешь иметь дело с ним. Только на сей раз не жди пощады.

Тирабелл замолчала. Мне показалось или действительно на ее лице промелькнули страх, боль? Похоже, речь шла о ком-то из Саргасов. Наверное, о Гомейсе.

– Кажется, припоминаю, куда переложили лекарства, – глухо проговорила наконец женщина. – Разве можно забыть башню Тома?

Тубан залился лающим смехом.

Я вбирала информацию так же жадно, как кровь вбирает «флюид».

– Такое не забудешь, – прошелестел Тубан на ухо собеседнице. – Как и колокольный звон. Он звучит в твоих воспоминаниях, Шератан? Напоминает, как ты умоляла о пощаде?

У меня затекли ноги, но шевельнуться я не рискнула. Тубан, сам того не осознавая, указал мне дорогу. Башня Тома – наверняка не что иное, как колокольня на входе в резиденцию.

– Я умоляла не о пощаде, а о справедливости! – отрезала Тирабелл.

У Тубана вырвалось грозное рычание.