— Прыгай, — сказал он. — Прыгай с этой крыши.

Тогда я понял, что все до этого было испытанием. Элодин проверял меня с тех пор, как мы встретились. Он ворчливо одобрял мое упрямство, удивился, когда я заметил нечто странное в воздухе его комнаты. Он был почти готов принять меня в ученики.

Но ему требовалось нечто большее: доказательство твердости моего намерения. Демонстрация. Прыжок веры.

Мне вспомнилась еще одна фраза из легенды: «Таборлин упал, но не разбился. Ведь он знал имя ветра, и ветер его слушался. Ветер подхватил его, обнял и опустил на землю легко, словно пушинку, а потом поставил на ноги, да так нежно, как и мать родная не поцелует».

Элодин знал имя ветра.

Все еще глядя ему в глаза, я шагнул с крыши.

Выражение его лица было неописуемо. Я никогда не видел настолько удивленного человека. Падая, я перевернулся, так что Элодин оставался в поле моего зрения. Я увидел, как он протянул руку, словно для того, чтобы схватить меня.

И я почувствовал себя невесомым, словно плыл.

Потом я ударился о землю. Не легко, как опускающееся перышко, но жестко и тяжело, как кирпич, упавший на мостовую. Я упал на спину, левая рука оказалась подо мной. Когда голова ударилась о землю, все вокруг потемнело, а из легких вышибло весь воздух.

Я не потерял сознания — просто лежал, бездыханный, неспособный пошевелиться. И вполне серьезно думал, что умер. Или ослеп.

Наконец зрение вернулось, заставив меня заморгать от внезапной яркости голубого неба. Боль рванула плечо, и я почувствовал вкус крови во рту. Я не мог дышать. Попытался скатиться с руки, но тело не повиновалось мне. Сломана шея… спина…

Спустя долгую пугающую секунду я ухитрился сделать маленький вдох, потом второй. Я облегченно вздохнул и понял, что вдобавок ко всему остальному сломал ребро. Зато смог слегка пошевелить пальцами рук, потом ног. Они работали. Я не сломал позвоночник.

Пока я лежал, перебирая проклятия и сломанные ребра, передо мной появился Элодин и посмотрел на меня сверху вниз.

— Поздравляю, — сказал он. — Это был самый глупый поступок, который я когда-либо видел. — Благоговение на его лице мешалось с недоверием. — Вообще.

Именно тогда я решил заняться благородным искусством артефакции. Не то чтобы у меня был большой выбор. Прежде чем помочь мне дохромать до медики, Элодин заявил, что человек, достаточно глупый, чтобы прыгнуть с крыши, слишком беспечен и ему нельзя позволить даже держать ложку в присутствии магистра, а не то что изучать нечто столь «многосложное и изменчивое», как именование.

Тем не менее отказ Элодина огорчил меня не так уж сильно. Сказочная магия там или нет, а я уже не горел желанием учиться у человека, чей первый урок подарил мне три сломанных ребра, легкое сотрясение мозга и вывих плеча.