Шальман взвесил шансы. Проще и быстрее всего было бы изгнать из оборванца беса, но процесс этот не назвать щадящим, и одержимый, несомненно, его запомнит. Тогда уже не получится выведать у него правду как бы между прочим, в спокойной беседе.
Но как же близка цель, близка, как никогда! И перед ним не искушенный раввин, а грязный бродяга, полусумасшедший, которому никто не поверит, если он вздумает рассказать правду. Неужели Шальман не может позволить себе такого маленького риска?
Он положил обе ладони на лицо мужчины и замер.
Махмуд Салех понимал только, что где-то рядом с ним кто-то пронзительно кричит.
Чья-то рука упорно пролезала внутрь его сознания, действуя на ощупь, пальцами раздвигая пласты разума и памяти. Сам Салех мог только стоять, словно окаменевший, и чувствовать, как осторожно, дюйм за дюймом, она проникает все глубже. Потом, замерев на мгновенье, пальцы в железном захвате сомкнулись вокруг чего-то крошечного, невидимого и дрожащего и медленно, словно верещащий корень мандрагоры, извлекли это наружу.
Ноги Салеха подгибались, ему хотелось упасть, но старческие руки с пергаментной кожей заставляли его стоять прямо. Чуть погодя хватка их немного ослабла, а сухие пальцы раздвинули ему веки.
Махмуд Салех смотрел прямо в человеческое лицо.
Мужчина был дряхл и тщедушен, старческие пигментные пятна покрывали его кожу, но глубоко посаженные глаза светились живостью и умом. На одной щеке незнакомца темнел большой синяк, а сам он недовольно и брезгливо хмурился, как хирург, по локоть погрузивший руку в чьи-то внутренности. Салех дрожал от страха в его хватке.
И еще до того, как в голове у Салеха слова сложились в ответ, в ней мелькнул образ Джинна, идущего по тротуару и швыряющего ему ключ.
Старик резко отпустил Салеха, и тот, словно лишившись костей, повалился на пол. Свеча выпала у него из руки, и последнее, о чем успел подумать Салех, прежде чем лишиться сознания, было то, как много лет он не видел, чтобы свеча горела так ярко.