Иегуда Шальман отдался этому потоку, захлебнулся и ушел под воду.

Через мгновенье все должно было кончиться, но он еще боролся. Вытянутая вперед рука вдруг натолкнулась на воспоминание, которое принадлежало только ему, ему одному. Он сжал пальцы.

Ему опять было девятнадцать, и он видел сон. Во сне была тропинка, дверь, зеленый луг и рощица вдалеке. Он хотел сделать шаг, но не смог. Раздался чей-то голос:

Тебе здесь не место.

Забытое горе и гнев вспыхнули с новой силой и оказались столь же болезненно острыми, как много лет назад, а потом превратились в спасательную веревку, брошенную утопающему. Он вынырнул на поверхность и жадно вдохнул.

Дюйм за дюймом, с неимоверным трудом он боролся с течением и наводил порядок в своих воспоминаниях. Его одноклассники лишились своих шелков и шлепанцев, а тюремщик — монашеского балахона. Дочь пекаря снова стала белокожей, а ее глаза — светло-карими. Так постепенно он добрался до самого первого своего воспоминания, но не остановился и продолжал отсчитывать время назад — до своего предыдущего воплощения и того, что было перед ним. Он проживал каждую новую жизнь вспять, от смерти к рождению, видел, как поклоняется богам самого разного вида и достоинства. И в каждой новой жизни его неизбежно пожирал ужас перед наказанием, а вера была абсолютной. И разве могло быть иначе, если каждая новая вера давала ему силы творить чудеса, предвидеть будущее и раздавать проклятия? А его собственная книга — украденная, обгорелая, которая и служила источником всех его чудес и страхов, — ни разу, ни на секунду не усомнился он в том, что в ней собрана мудрость Вседержителя, Того, перед кем все остальные были плоскими и пустыми картинками. Разве ее сила и действенность не доказывали, что лишь Вседержитель был главной истиной, единственнойистиной? Но только теперь Шальман начинал понимать, что у истины бывает так же много лиц, как и у лжи, и что мир богов так же исковеркан и полон хаоса, как и мир людей. И чем дальше он забирался в прошлое, тем мельче и мельче казался ему Вседержитель, и в конце концов Он превратился в обычного дикарского божка, а Его заповеди — в надоевшие требования ревнивого любовника. А ведь Шальман всю жизнь провел в страхе перед Ним, с ужасом ожидая Его суда и загробного мира, которого он, скорее всего, так никогда не увидит!

Чем дальше в прошлое он углублялся, тем б о льшая ярость его охватывала: ведь он видел все свои былые воплощения, барахтающиеся в путах трусливых и пылких заблуждений. Все быстрее и быстрее разматывались перед ним его ранние жизни до тех пор, пока он не достиг начала начал, источника, из которого хлестал поток, оказавшегося дряхлым и грязным язычником по имени Вахаб ибн Малик.