— Тебя пасут, дурашка, — улыбнулась Метанка. — Ты уже давно провис на нитке. Все вы тут под колпаком сидите, карапузики.

— Дон Эстебан Техила… — прошептал я. — И комиссарша его. Фекла.

— Фе-е-екла… — Метанка вытаращила глаза и уважительно поджала губки. — Теперь понятно, почему из терема перебродившими кактусами разит на полмили… Надо же! Стало быть, сам батька Траян тобой заинтересовался. Гордись, Мстиславушка: на большого дядю работаешь!

— Какие кактусы, сестра? О чем ты бредишь?

— Фекла, она же Агафья. Она же — Текила, продукт ферментации агавы. Вторая по счету муза пещерного нашего батьки Траяна Держателя, очень мощная очаровашка. Неудивительно, что она тебя захомутала. У вас был секс?

— Не помню, — соврал я. — Пьяный был.

— Значит, не было, — кивнула полуденица. — Иначе бы запомнил. Теперь слушай: я все поняла. Ты батрачишь на батьку Траяна. Старому хрычу зачем-то понадобилось влиять через тебя на посадника Катому… Одного не пойму: древний дедушка Траян врет крайне редко. А теперь вдруг — замутил весь этот бред, будто я — посадникова дочка…

— Да почему бред-то, йо-майо?! Что, если это — правда?

— Это не правда, Славик, — сказала Метанка, волосы упали на бледное личико. — Я не вполне живая. У меня как бы… нет сердца.

— Совести у тебя нет, вот чего. А сердце очень даже имеется. — Я успокоительно похлопал девушку по дрожащему плечу. — И не надо здесь рыдать. Я проверял и свидетельствую: оно бьется со страшной силой. Твое сердце стучит за двоих.

— Думаешь, я не хочу верить тебе? — Ее голос зазвучал глуховато из-за ладошек; она закрыла ими лицо. — Если говоришь правду, значит… меня можно… как бы вернуть. В мир лю… людей, понимаешь?

Хоп! Я вздрогнул — так неожиданно полыхнул горько-зеленый взгляд — сквозь струйчатые волосы, сквозь тонкие пальцы.

— Однажды… я подслушала. Говорят, можно обернуть полуденицу назад, в человека.

Опять сгорбилась, почти старушка. Медленным движением накручивает узкую зеленую ленточку на палец.

— Якобы знают про такой способ только эти… калики перехожие, вот. Вот… Впрочем, не важно. — Золоченая головка совсем поникла, кончики волос увязают в плошке с медом. — Меня это не касается. Потому что меня вообще… потому что я — нежить!

Здрасьте: опять эти глупые слезы. Тьфу, прямо аж носом хлюпает! Противно. Я подошел сзади; осторожно погладил по плечу (в детском саду учили жалеть плачущих девочек). Мой жалостный взгляд мягко скользнул по рваным лохмотьям на спине Метаночки и остановился на ярко-розовом пояске, сладостно обвивавшем юную талию. М-да, подумал я.