– Помолчи! Я знаю!

– Да чего ты знаешь? Возвертайся!

– А я что делаю?

Буран усилился. Охотники сбились с дороги, потеряли приметы в непроглядной снеговой завесе… Часа через два мокрая лошадь по брюхо залезла в сугробы и остановилась, тоскливо заржав.

– Приехали! – отплевываясь от снега, прокричал Ипат. – Может, сани перевернем – соорудим шалаш?

Боголюбин, прикрываясь воротом от вьюги, морщился:

– Толку в твоём шалаше! Долго ты в нем продюжишь – весь мокрый? Надо ехать, дать волю лошади, авось и вывезет.

– Волю! Её теперь с места не сдвинешь… Я промок уже! Морозец долбанет и зазвеним, как две ледышки! – Ипат подёргал за верёвку, подтянул мешок. – Гляди, живой, скотина! Тёплый!.. Слушай, батя, ты помнишь, нам Кикиморов рассказывал: несколько лет назад в пургу попал, зарезал рысака, утробу выкинул и в тушу залез – только тем и спасся! Может, и нам?..

– Ты в конскую тушу полезешь, а я куда – в поросенка? Ерунда это! Да и кобылу жалко.

– А сами сдохнем – не жалко?

Поспорили, накаляясь и не уступая друг другу. Парень выхватил нож – резать лошадь.

– Не тронь! – срывая горло, приказал отец и взял ружье, лежащее под заснеженным сеном.

Нервы были взвинчены до предела. Глядели друг на друга – как чужие. Как враги… Сын бросил нож под ноги. Вырывая пуговки, распахнул полушубок.

– На, на, стреляй! – истерично выкрикнул. – Не промахнись!

Он подался грудью на стволы…

– Уйди! – Отец поторопился палец убрать с курка. – Не доводи до греха!

– Кто? Я? Да это ты… Ты почему не слушал? Надо было повернуть!..

– Я сейчас поверну… поверну твою башку задом наперёд!

Оба рухнули в сани, возились, рыча, и настолько озверели, что, наверное, дошло бы до смертоубийства, если бы ружье не разрядили в воздух, случайно зацепив курок.

После оглушительного выстрела они затихли, тяжело дыша, привалясь к передку.