Вздыхая, Матёрый подумал о том, что надо было майку сварить в чифире на зоне – сейчас оторвал бы кусок и заварил в кипятке; хотя это, конечно, был не тот чифир, который бьёт пинком по сердцу, но всё-таки чифир, а не какая-то бодяга из травы, из прошлогоднего сена.

– Ладно, – прорычал, – что теперь об этом…

Он взял продукты, папиросы, нож, топор. Столкал в рюкзак. Уходить уже хотел, но, постояв на пороге, заметил две распиленные плашки на полу за печкой. Вернулся и ножом подковырнул – плашки со скрипом поднялись. В тайнике лежало старое в тряпку завёрнутое ружьё – одноствольная уточница восьмого калибра: утку хорошо свинцовой россыпью срезает вдалеке. Не ахти какая пушка – волына, – только и на том спасибо землячку, всё не с голыми руками по тайге…

Скользя по камням, покрытым ледяной слюдой, Матёрый спустился к берегу, поросшему тальниками. Река дышала стылостью – дымок ходил по стрежню, сверкающему как стальное мощное сверло, за многие века просверлившее камни порогов и перекатов. Посмотрев по сторонам – нет ли опасности – Матёрый машинально пригнулся и чуть не выстрелил из ружья. Подмытый кусок земли шумно плюхнулся в воду, а ему показалось – чёрт знает, что…

Криво усмехнувшись – сдрейфил, фраер? – он сплюнул под ноги. Пошёл по округлым камням, скрывающимся под снегом, – сапоги подковками постукивали.

Лодка лежала на берегу – охотник выволок, чтобы не вмёрзла в лед. Стахей легко скатил её по снегу в воду – и оттолкнулся. Сонная река едва-едва ползла витиеватым руслом. Вдоль борта проплывали оторванные забереги, куски дымящегося густого «сала», перемешанного с тёмно-багровым «мясом» осиновых листьев.

Озираясь по привычке, Матёрый вздрогнул…

Большая белая собака, ступая берегом, подозрительно долго провожала его.

Сплавлялся Матёрый немного.

На вторую ночь река остекленела, и опять пришлось на ноги навалиться. Шёл, покуда силы позволяли, затем рубил холодный лапник, палил костёр и, разгребая горячие угли на месте костра, стелил колючую зелёную постель. Рядом устраивал нодью – два тлеющих бревна, положенных друг на друга: всю ночь согревают, если по уму соорудить. Но у Стахея нодья скоро гасла. Спал урывками; ворочался; земля под боком остывала, и мороз втыкался хвойною иголкой под ребро.

Однажды спросонья Стахей увидел: у прогорающей нодьи женщина в белом сидит… Что за чёрт?! Зажмурился, головой потряс… Волчица! И того не легче!.. Ружьё всегда лежало под рукой (до этого случая он шуметь не решался: мало ли кто может услыхать). Схватил с испугу, выстрелил в упор и отшатнулся – верхний кусок дула с грохотом и огненными клочьями оторвало от ствола, как бывает, если снег туда набьется…