А посыльный уже осадил коня среди лучников, и уже заскользила по травяной бурости к частоколу крохотная за далью, нет-нет да отблескивающая железом фигурка…

— Ну что ты тужишься, как мышь жеребенком?!

Старшина не сразу понял, ему ли это выцедилось сквозь витязные до хруста сжатые зубы, или стрелку-разведчику, идущему с даже на расстоянии ощутимой опаской.

Но витязь раздражённо-коротко зыркнул через плечо, прирявкнул:

— Говори уж прямо! Думаешь, настоящего я где-нибудь подстерёг по-подлому да обобрал — так?!

— Так! — Поместный воевода задиристо вздернул бороду. — Конь витязный тебе, конечно, не дался; а в фирмане личность посланного не нарисована — вот ты и…

То ли витязь, то ли злоумышленный самозванец какой-то вдруг по-нелепому раскорячился в седле, развернувшись спиной к своему обвинителю. И сказал неожиданно спокойно:

— Сними-ка чехол со щита. С моего, в смысле.

Долю мгновения старшина промешкал. Затем решил, что если это и какая-нибудь злохитрость, он, старшина, всё равно сумеет взять верх.

Решил и неторопливо потянулся к чехольным застёжкам.

Расстёгивание да сдёргивание отсырелой юфти оказалось делом не очень быстрым, потому что расстёгивал-сдёргивал он левой рукой, не убирая правую от ножа. А когда небыстрое это дело наконец сделалось, старшинская борода вновь отвисла чуть ли не ниже зерцала. Потому что под чехлом оказалось не то, что ожидал бородач увидеть. Лазорево-чёрное поле, а на нём серебряный бобёр — вот что оказалось на витязном каплевидном щите.

И лже-самозванец сказал невесело:

— Что подозревал — то молодец. Сейчас так и надобно. Что же до того, которого ты знаешь в лицо и не без оснований считаешь лучшим… Он исчез. Уже двадцать два дня как сгинул без вести. Сыскные Его Блистательной Недоступности в таких случаях говорят: «При загадочных обстоятельствах». Понял?

— Да ведь ты ж… ведь тебя ж… — Способность дышать к старшине уже возвратилась, а вот дар речи возвращаться пока ещё лишь начинал. — Ведь это как же ж?..

Новая полуулыбка-полусудорога скривила на миг витязево лицо:

— При нынешних обстоятельствах Высокий Дом счёл возможным забыть и мои дерзкие вздохи по его дочери, и неподобающие вздохи его дочери по мне.

Носящий серебряного бобра вздохнул грустно и длинно, словно бы объясняя, какие именно вздохи счел возможным забыть Его Блистательная Недоступность. И заговорил опять:

— Видишь ли, я сам ещё не сумел поверить. Меч трогаю-глажу постоянно, а всё равно боюсь верить, что мой, что опять вместе… А Серебряный не дожил. Ее Светлая Нед… э-эх… Не-до-ступ-ность вымолила его у отца, берегла, ухаживала, а он… всего полгода не дотерпел, не дождался… Ладно! — Витязь распрямился в седле, зашарил взглядом по подножию ощеренного частоколом холма (верно, высматривал бесы знают куда успевшего добраться разведчика). — А с чего ты дорогою вздумал рассказывать о прошлых-запрошлых людях?