Конь опять споткнулся. Он из шкуры выворачивался, пытаясь быть достойным своего седока, и именно из-за дурной старательности уже в который раз едва не угробил и витязя, и себя. Скорей бы уж она выводила опять на равнину, эта Старая Караванная Дорога… Да уж, дорога. Лента щебнистой глины меж скальным обрывом, прячущим гребень в тучах, и вторым обрывом, топящим подножие в вязком тумане — дыхании невидимой гремучей реки.

Привстав в стременах, витязь оглянулся на цепочку поместных конников, растянувшуюся до самого ущельного выгиба — очень уже неблизкого, занавешенного дымкой водяной пыли. Людские кольчуги и кольчужные попоны коней блестели оседающей влагой; багряные флажки по-походному взятых «на-лямку» пик вырудели от сырости, неуклюже трепыхались на сонном ветру… будто повязки, отмокающие с гнилых застарелых ран… или как клочья по живому надодранной… Ладно. Ратничьи кони ступают по этой полутропе-полуосыпи спокойно и твёрдо; изо всех людей, отданных под твое начало, опасней других приходится пока самому же тебе — и ладно. А что сравнения, невольно на ум приходящие, суть образы недальнего будущего… Ну и что — сравнения? Походов без ран не бывает; на смертные ранения никто не кладёт повязок. Вот так. А о втором — забыть.

Ополченческий старшина, державшийся следом, оглядку витязя расценил превратно (сам-то он и не думал тревожиться за своих ломаных-тёртых мужиков, которые в Припустошье даже не как дома, а просто — дома).

— Да я, ваша доблесть, говорю: почёсывает кой-кто языком, будто нынешние дела завариваются не в первый раз, — повторил он громче, напрочь теперь забивая утробным басом речной шум, ущельное эхо и конский топот, похожий на шум тяжёлого медленного дождя.

Витязь снова обернулся, теперь уже чтобы смерить озадаченным взглядом этого коренастого крепыша. Взгляд получился долговатым: там было что мерить.

— Ты о чем?

Его доблесть наконец отвернулся. И не только потому, что встревоженный непривычной всаднической позой жеребчик заприплясывал, кося и почти останавливаясь. Не успокой его витязь — кувыркнулись бы оба в провал, но это во-вторых. А во-первых — смоляное чернение старшинского нагрудника. Оно местами посходило на нет, и в местах этих проступили ярко-рыжие кляксы ржавчины, похожие на…

Эх, сиволапые! Где бы ни жили они, чему их ни научи, а мужичья натура все равно выпрет сквозь любую науку. Небось какую-нибудь там соху, которой цена — дрянь дрянная, блюдёт да обиходит, потому как своя. А вооруженье ему тьфу — даром что исправность лат на вес жизни мерится, даром что Высокий Дом припустошных ополченцев снаряжает не многим хуже, чем собственных телохранителей… Но о казённом нехай казна и печалится. Нынешнее прохудится — другое дадут. Даром. Так и неча попусту тратить силы да время, для хозяйства надобные.