Но я не мог причинить ей вред. Не мог навязать ей Темную Кровь. Не мог забрать ее с собой. Однако теперь в моих глазах она приобрела важное, даже преувеличенно важное качество.

Она была так же порочна, как я, и, наблюдая за ней из угла гостиной, я воображал, что изучаю существо, себе подобное.

Во имя собственной жизни она приносила в жертву людей.

Во имя собственной жизни я пил человеческую кровь.

И теперь эта нежная девушка в дорогих платьях, с длинными белокурыми локонами, с мягкой податливой кожей обладала для меня мрачным величием. Никогда еще меня не влекло к ней так сильно.

Как-то ночью моя боль была настолько острой, что мне стало жизненно необходимо побыть вдали от этой женщины, и я отправился на прогулку в гондоле, приказав гребцу провести лодку по самым узким каналам города и решив не возвращаться к палаццо, пока сам этого не захочу.

Чего я искал? Запаха смерти и крыс в чернильных водах? Редких, но милосердных отблесков луны?

Я лежал на дне лодки, положив голову на подушки, и прислушивался к голосам города, чтобы заглушить свой внутренний голос.

И внезапно, когда мы снова вышли к широким каналам и оказались в центральном районе Венеции, раздался еще один голос, не похожий на остальные, – голос отчаявшегося разума.

Передо мной на секунду возникло лицо того, к кому обращен был зов, – нарисованное лицо. Я рассмотрел даже краски, нанесенные умелыми мазками. Я узнал лицо Христа!

Что это значит? Я прислушивался, позабыв обо всем. Другие голоса перестали существовать для меня. Шепчущий город смолк, наступила полная тишина.

Ее нарушал только горестный плач. Голос ребенка за толстыми стенами, ребенка, с которым обошлись так жестоко, что он не помнил ни родного языка, ни даже собственного имени.

Но на позабытом языке он молил избавить его от тех, кто бросил его во тьму, от тех, кто мучил его и осыпал оскорблениями на непонятном наречии.

Снова появился этот образ – лик Христа с застывшим взглядом. Христос, изображенный в традиционном греческом стиле. Мне была отлично знакома такая манера живописи, подобные лики я видел тысячу раз.

Где? В Византии, а также на Востоке и Западе, куда распространилось ее влияние.

Что означали эти спутанные мысли и образы? Что означала повторяющаяся мысль об иконе, исходящая от ребенка, который не понимал, что молится?

И опять я расслышал мольбу того, кто считал, что умолк навсегда.

Я узнал язык той молитвы. Мне не составило труда распутать его, определить порядок слов – я обладал глубокими познаниями в языках мира. Да, я разобрал как язык, так и саму молитву: «Господи, избави меня... Господи, дай мне умереть».