Я не мог говорить. Я трепетал от страсти, от злости из-за ее возраста – из-за заговора, который они устроили с Амадео, и желание овладеть ею прямо здесь снедало меня.

Никогда еще она не представлялась мне более живой, более человечной, более естественной при всей своей радужной красоте – существом, к которому нельзя прикоснуться и пальцем.

Она отпрянула, понимая, что надавила слишком сильно. Ее голос смягчился, но не утратил настойчивости.

– Расскажи мне еще раз историю твоей жизни, – с горящими глазами попросила она. – Расскажи, как было тогда, когда ни Венеции, ни Флоренции еще не существовало, а ты уже был Мариусом. Расскажи заново.

Я метнулся к ней.

Она не могла бы спастись бегством.

По-моему, она даже пыталась бежать. Точно помню, что она закричала.

С улицы ее никто не услышал. Я схватил ее слишком быстро, а золотая комната располагалась слишком глубоко.

Сдвинув маску набок, прикрыв ей глаза левой рукой, я впился зубами в ее горло, и по жилам мгновенно растеклась ее кровь. Сердце ее билось все быстрее и быстрее. И за миг до того, как оно должно было остановиться, я принялся яростно трясти ее и кричать на ухо:

– Бьянка, очнись!

Я глубоко рассек иссохшее твердое запястье и добрался до крови; я направил струйку крови в ее открытый рот прямо на язык.

Я услышал шипящий звук, и тут она сомкнула губы, но испустила голодный стон. Я вырвал неподатливую обгорелую плоть и еще раз вскрыл вену, чтобы дать ей напиться.

Но ей не хватало – я слишком ослаб, слишком сильно пострадал, – а тем временем ее кровь бурлила во мне, пробивая путь сквозь сгоревшие испорченные клетки, где прежде кипела жизнь.

Снова и снова я прокусывал изуродованное закостеневшее запястье и прижимал его к ее рту, но так ничего и не добился.

Она умирала! А всю кровь, что она отдала мне, поглотило мое тело.

Чудовищно! Невыносимо смотреть, как жизнь моей Бьянки угасает, словно свечка. Было отчего лишиться рассудка.

Я немедленно поплелся к ступенькам, невзирая на боль и слабость, собрав все силы рассудка и сердца, и, поднявшись, отворил бронзовую дверь.

Оказавшись наверху, на набережной, я позвал гондольера:

– Скорее сюда! – И вернулся в дом, чтобы он последовал за мной, что он и сделал.

Не прошло и секунды, как я напал на бедного, ни в чем не повинного человека и выпил его кровь до капли, а потом, не в силах даже дышать от удовольствия и разлившегося по телу тепла, я вернулся в золоченую комнату, где оставил внизу у лестницы умирающую Бьянку.