— Они живы… — это была последняя мысль цветка перед тем как на десять лет уйти в небытие.

Когда взбешенный Редгорд вернулся в тронный зал вместе с Катриной, то увидел лишь засушенную розу под стеклянным саркофагом. Ее бордовые лепестки еле заметно шевелились, постепенно превращаясь в труху.

* * *

В душном мешке ничего не было видно, а потому Суворов скорее понял умом, чем ощутил, как пол проваливается у него из-под ног. Тело резко потянуло вниз. Мелькнула запоздалая мысль: «Сейчас бы домой…»

А потом поток энергии вдруг подхватил его, закружил в водовороте каких-то золотистых лучей. Его швыряло из стороны в сторону, будто опавший лист под порывами осеннего ветра. Перед глазами мелькали события последних дней, потом что-то незнакомое, какие-то космические корабли, потом звезды, взрывы… Время будто мотало назад, как заезжанную кассету. Грудную клетку сдавило.

«Так вот, что такое смерть», — успел подумать Суворов прежде чем его со всего маху выбросило из этого потока энергии. От боли помутнелось в глазах. Он успел почувствовать, как тело грохнулось обо что-то твердое.

«А говорят душа невесома!»

Очень болел бок, рядом кто-то стонал и плакал. С трудом из-за шума в ушах Саша различил голос Виктории и Эдварда.

«Значит все вместе и после смерти», — облегчение пришло вместе с осознанием чего-то неправильного. Так быть не должно! А где же Единый, перед которым надо держать ответ за все свои деяния при жизни? Где все о чем толкуют священнослужители?

С трудом разлепив глаза, Суворов зажмурился от яркого света. Только что-то ненормальное, необыкновенное было в нем, неправильное… Саша присмотрелся и понял что его насторожило. Его слепила настольная лампа в его собственной квартире в Москве. А угол, о который он приложился боком — угол письменного стола, за которым он писал в тот вечер диссертацию и решил отдохнуть на диване.

Рядом валялись такие же измученные и побитые неудачным приземлением Виктория, Эдвард и Орлинка.

— Где мы? — еле выговорила королева. Ей видимо тяжелей всего дался межвременный переход. Лицо ее было бледное, на лбу уже наливалась синевой огромная шишка. Помимо воли Суворов засмеялся. Облегчение накатило волной. Он уже не хотел себя сдерживать и засмеялся в полный голос. Что это было истерика или радость неожиданного спасения? Ответить он не смог…

Телевизор, компьютер, его черно-красный плед, любимый диван… Все это рождало в его душе неожиданное веселье.

Виктория с Орлинкой поднялись, осмотрели Эдварда, у которого в кровь была разбита губа, но он не хныкал, а с любопытством смотрел по сторонам.