Неужели это — тайна Ларгеля Азо?

Убил ту, которая не ответила его греховной страсти и спрятал среди мощей? Знал, что здесь никто не станет искать труп?

Лицо красавицы было белым, как первый снег, губы страдальчески приоткрыты, а из-под полуопущенных век поблескивали глаза — совсем как живые. Этот блеск напугал Эмер. Она даже прикоснулась к щеке женщины, проверяя — правда ли деле умерла. Но кожа была холодной и твердой. Свеча в руке Эмер дрогнула, и под ресницами покойницы снова вспыхнули искры, словно она исподтишка наблюдала за происходящим.

— Я не боюсь, совсем не боюсь, — бормотала Эмер, касаясь холодного века, и приподнимая его.

Второй раз она уже не поминала яркое пламя, хотя снова отшатнулась и выронила свечу. Пламя погасло, и стало совсем темно, только еще один огонек теплился в подсвечнике.

Несколько раз глубоко вздохнув, Эмер нашарила на полу оброненную свечу, зажгла ее и опять склонилась над саркофагом. То, что она приняла за блеск глаз, было блеском драгоценных камней. Два изумруда были вставлены в пустые глазницы.

— Так ты и есть Медана, — прошептала Эмер, совсем по-другому вглядываясь в лицо мученицы, жившей сто лет назад. — Да простят меня небеса, а я ведь заподозрила Его Преосвященство в убийстве. Вот зачем герцог привез ему изумруды…

Теперь она видела, как ошиблась. Женщина в саркофаге просто не могла умереть недавно. От тела ее не исходил запах разложившейся плоти, наоборот, оно пахло приятно и сладко, как восточные благовония, но не так резко. Кожа туго обтягивала кости, но сохранилась на удивление хорошо. Видны были даже морщинки в углах рта.

— Я не хотела тебя тревожить, — покаялась Эмер. — Не сердись за любопытство.

Надо было поскорее закрыть крышку, пока не застали на месте преступления и не обвинили в осквернении святыни, но Эмер не могла заставить себя сделать это. Лицо Меданы, пришедшее из глубины времен, притягивало взгляд.

— Муж не любит меня, — сказала вдруг Эмер неожиданно для себя самой. — И никогда не полюбит. Он считает, что я недостаточно утонченна для него. Какая нелепость, верно? Я бы любила его, будь он простым рыцарем, а не лордом. Даже если бы он стал кузнецом, я бы его любила. Говорят, ты помогаешь в любви. Я поставила тебе десять свечи и поклонилась сто раз… — она поколебалась и исправилась: — Нет, не сто. По-правде, всего пятьдесят. Даже, двадцать, наверное… Но разве это важно? Главное — не поклоны, а вера. Правильно? Вот я попросила от всего сердца, а он меня не полюбил. Может ты и не помогала, а может, просто долго думаешь. Вобщем, не надо помогать. Он все равно меня не хочет. Пусть разводится и выбирает утонченную, нежную, которая играет на тридцати музыкальных инструментах и крутит веретено день и ночь. Если ему так будет лучше — пусть. Не стану препятствовать. Хватит унижений, — она помолчала и пожаловалась: — Но он так хорошо целует!