— Скажи, что ты чувствуешь? — спросила она.

— Что чувствую к тебе? — переспросил он ласково и недоуменно.

Она кивнула и загадала, что если сейчас Годрик признается в любви, то тут же расскажет ему о пророчестве скорой смерти.

— Ты моя жена. Мы связаны до самой смерти. Мы пройдем эту жизнь рука об руку, будем трудиться во славу Эстландии и родим кучу сыновей, которые совершат множество славных дел.

Эмер подавила вздох. Совсем не то она хотела услышать. Но Годрик смотрел на нее такими сияющими глазами, готовый побивать всех демонов, желающих зла Эстландии. И она поняла, что не имеет права ему отказать, а что там произойдет, в этом тронном зале — уже не имеет значения. Потому что идти рука об руку, будучи связанными брачными узами, и быть любимой — это не одно и то же.

— Почему ты просто не скажешь, что любишь меня? — спросила она напрямик. — Не надо этих высокопарных слов про служение и детей. Просто — скажи — что любишь.

— Зачем тебе? — ответил Годрик плохо скрывая нетерпение. — Вы, женщины, странные существа. Важны не слова, а дела.

— И слова тоже! Каждой женщине хочется, чтобы муж признавался ей в любви хотя бы раз в день!

— Каждый день признаваться в любви? — Годрик засмеялся. — Какие странные желанья. Кто же повторяет об одном и том же каждый день? Давай не будем болтать про эти глупости? Надо набраться перед решающей битвой сил. Будь маленьким, стойким воином. Сейчас не время болтать глупости, надо думать о будущем Эстландии.

Он снова поцеловал ее. И этим будто показал, что бессмысленный, по его мнению, разговор окончен.

— Хорошо, милорд, — сказала Эмер, чувствуя пустоту в душе и почти безразличие. — Оставим глупости. Будем думать о важном. Пусть меч и сковородка служат короне. Ради будущего Эстландии. А теперь выйдите. Мне надо переодеться.

Прежде, чем уйти, Годрик поцеловал ее прямо в губы, и лорд Саби шутливо пригрозил ем наказанием, ибо это «очень похоже на оскорбление чести Ее Величества». Когда за мужчинами закрылась дверь, Эмер медленно приблизилась к платью и встала против него, разглядывая, как врага.

— Ты мне совсем не нравишься, — сказала она платью, будто оно было живым существом и могло слышать. — Всегда ненавидела пурпур. Это мерзко, что придется умирать в пурпуре. Я бы предпочла зеленый, как холмы Вудшира.

Разумеется, платье ей не ответило, но Эмер не нуждалась в собеседнике.

— Ты — простая тряпка, — продолжала она, сбрасывая плед и оставаясь в одной рубашке. — Сгниешь, расползешься на нити — и тебе не страшно. А мне страшно. Теперь страшно. Когда собирались рубить голову, я не боялась, потому что знала, что проиграла, и что Годрик навсегда для меня потерян. Когда нет счастья в жизни — на что сама жизнь? А теперь он рядом, — она приподняла пурпурный подол и нырнула внутрь королевского наряда, — и я боюсь. Потому что слишком много оставляю в этом мире. Я еще не насладилась им так, как хотела. Сейчас я жалею, что согласилась смотреть в это проклятое зеркало! Насколько проще было бы жить, не зная, что тебе предстоит умереть. Да еще в таком мерзком платье!