— Конечно, они — только для мужчин! А женщине полагается сидеть у прялки и притворяться дурой, делая вид, что вокруг ничего не происходит! Кстати, твою жену сегодня как только не оскорбил этот мерзкий епископ, а ты даже не пискнул против! Мог бы и заступиться.

— Ты же не восприняла его слова всерьез? — Годрик придвинул к Эмер чашку с дымящимся рагу.

— Не думай, будто я замолчу, если буду есть!

— Что ты, и не надеюсь на такое счастье, — засмеялся он.

Покончив с едой, они не промедлили заняться и кое-чем не менее приятным, причем Годрик показал своей супруге такое искусство в нежной науке, что подвергся пристрастному допросу: где и при каких обстоятельствах подобные знания были получены, а главное — с кем.

Потом они долго валялись на широкой кровати в доме тайного лорда и строили планы на будущее. Вернее, строил Годрик, а Эмер слушала. В любое другое время Годрика насторожило бы ее молчание, но сейчас он был полон азарта перед предстоящей битвой, предчувствовал победу и был… бессовестно доволен.

— Когда верну титул, мы будем всегда жить в Дареме, — говорил он, перебирая кудри Эмер, пока она лежала головой на его плече. — А в столицу станем приезжать только на турниры или по большим праздникам. И ты родишь мне пятерых сыновей, похожих на тебя — солнечно-рыжих и смелых.

— А если родятся дочери?

Годрик засмеялся с таким чувством превосходства, что Эмер ощутила жгучее желание влепить ему кулаком в переносицу.

— Хорошо, пять сыновей и одна дочка, — сказал он.

— Благодарю, разрешил, — язвительно сказала Эмер.

— Просто тебя и твоей копии достанет, чтобы сойти с ума.

Она поздно поняла, что он дразнит ее, но не смогла обидеться, слишком ей было сейчас хорошо и спокойно. Постепенно разговор сошел на нет, и оба уснули. Эмер спала крепко и без сновидений. Ей показалось, она только смежила глаза, а Годрик уже тормошил, заставляя проснуться. Солнце уже показало сверкающий край над горизонтом, и птицы за окном заливались во всю. Отчаянно зевая, Эмер встала и завернулась в плед, потому что единственное ее платье — то самое, голубого цвета, в котором она предстала на королевском суде, пропало без следа.

Годрик озаботился завтраком и притащил хлеба, масла и меда, и горячего взвара, пахнувшего яблоками и земляникой.

— Чего ради ты меня поднял в такую рань? — ворчала Эмер, приканчивая второй ломоть хлеба, щедро намазанный маслом и политый медом. — Остальные еще спят, как сурки.

— Все уже давно на ногах, — ответил Годрик, наскоро зажевывая горбушку. — Дали тебе выспаться, а то выехали бы раньше.