Глаза матриарха широко распахнулись.

– Так ты хочешь этого? – спросила она.

– Нет, – сказал он, резко встав со стула и выпроваживая их из своего кабинета. – Больше не хочу.

37 Лайла

37

Лайла

Три месяца спустя.

Лайла стояла у дверей кабинета Северина со стопкой последних отчетов в руках. Он сказал, что не обязательно приносить их лично. Но она больше не могла оставаться в стороне.

Иногда она размышляла над тем, насколько горе может сломать человека, если у него внутри и так не осталось ничего, кроме пустоты. Энрике не выходил из библиотеки. Зофья буквально жила у себя в лаборатории. Шутки Гипноса казались натянутыми и отчаянными.

Иногда горе накрывало ее такой тяжелой волной, что она не знала, как бороться с его неожиданным напором. В прошлом месяце она начала плакать, когда заметила, что запасы какао на кухне испортились. Никто не пил его, кроме Тристана. А потом она нашла пыльный черный шарик Ночного Кусаки у себя под кроватью. Она перестала носить траурные одежды два месяца назад. Правда, девушка все еще бродила по садам «Эдема» в надежде увидеть светлые локоны, услышать отголосок звонкого смеха.

В последнее время Лайла совсем не понимала, что ей делать. Северин посылал ей предметы, чтобы она прочитала их, но, кажется, горе заглушило ее способности.

Это началось после похорон.

Лайла пошла в мастерскую Тристана. Она не знала, что ищет. Может, какую-нибудь безделушку на память. Что-то счастливое, чтобы отогнать воспоминания о последних минутах его жизни: запачканные кровью волосы, потухшие серые глаза, лицо Северина, на котором разом отразились все его разбитые мечты.

Но она нашла совсем другое.

Это был секретный ящик, о котором не знал даже Северин. Внутри лежали проколотые булавками тела бескрылых птиц. Лайла вздрогнула: перед ней была разгадка таинственного исчезновения птиц из садов «Эдема». Она дотронулась до одной из булавок, и ее разум наполнили изображения. Тристан расставляет ловушки. Тристан ловит их, воркует с ними и плачет, когда вырывает им перья. Он наполняет ими свои маленькие миры, которые создает с такой любовью. Она слышала, как он шепчет умирающим от боли птицам:

– Видите? Все не так уж плохо… вам не обязательно летать.

Против своей воли она вспомнила слова Ру-Жубера, сказанные в оранжерее Дома Ко́ры:

– Его любовь, страх и расколотое сознание позволили мне легко убедить мальчишку в том, что если он хочет тебя спасти, то ему придется тебя предать…

Она все сожгла. Все доказательства безумства Тристана. И теперь она даже не могла с уверенностью сказать, что это было правдой. Лайла возвращалась к этим мыслям, и каждый раз это ощущалось так, словно она запускала пальцы в еще свежую рану. Она так и не рассказала Северину. Ей было сложно видеть его в таком подавленном состоянии. Лайла не хотела создавать для него лишних демонов: их и так было в достатке.