На прошлой неделе она с легкостью начала предсказывать и обходить защиту Рим…
Соседке по комнате, чтобы не провоцировать вспышек непонимания и гнева, Лин врала: ночью, мол, уходит для дополнительных медитаций и восстановления. Потому что иначе она едва способна утром подняться с постели, потому что делать этого в келье не может — в келье стоит отвлекающий от практик храп.
Рим верила.
Но Лин как боец росла, и вскоре придется придумать другой миф о том, откуда берутся навыки, или же рассказать правду — время покажет.
А знания росли. Что-то творилось в ее голове во время медитаций — что-то столь невероятное и сложное, что Белинде иногда казалось, что она в прямом смысле мутирует. Во время ночных занятий Джон выдавал очередной блок информации, а во время медитации этот блок раскладывался и распределялся в ее уме по верным местам и отсекам. Мозг вскипал. Иногда ей в прямом смысле хотелось скрежетать зубами — что-то постоянно творилось в ее разуме, обрабатывалось, соединялось в новые структуры, росло. И все это без осознанности хозяйки-черепной коробки. Однако помудревшая Белинда, хоть и тяготилась отсутствием понимания происходящего, сложному процессу не мешала. Чувствовала, что он важен.
Временно, все временно.
Затяжка.
В монастырь Лин всегда возвращалась с красными, покусанными морозом щеками.
— Рим, а местные Новый Год празднуют?
— А я знаю? Меня тут в прошлом году не было.
— И прямо совсем ничего не собираются готовить? Не слышала?
— В смысле танцы, пляски, хлопушки и тосты? — прозвучало саркастично. — Не слышала.
Тем вечером они больше не говорили.
* * *
За два дня до праздника Белинда проснулась с непреодолимым желанием сделать какой-нибудь подарок Джону. И плевать, что монастырь и что под рукой ничего нет, — самому странному человеку в ее жизни хотелось сделать приятное.
Приятное. Легко сказать.
Но что именно?
Смастерить что-то? Сплести венок из голых веточек куста? Нарисовать на тонкой бумаге чернилами картину? Потеснить местного повара и приготовить пирог?