Значит, ожидала…

Растрепанная, теплая, в ночной рубашке, она какое-то время заворожено стояла и смотрела на меня, будто не веря собственным глазам, а потом бросилась вперед, порывисто обняла, уткнулась в мое плечо и… расплакалась.

В горле тут же встал ком, глаза защипало, а сердце сдавило.

Бедная, через что она прошла, пока меня не было? Тому, кто погиб, обычно, уже все равно. А вот тому, кто остался…

— Клэр, не надо… не плачь. Все хорошо. Хорошо все…

Смешарики вокруг гомонили так, что закладывало уши. Они прыгали по снегу, старались дотянуться до ладоней, вились у ног, и катались по ботинкам.

— Я так ждала… так верила, что ты придешь назад… — Клэр задыхалась, с трудом вставляла словами между всхлипами. — Божечки, они пришли, сказали — все…

Господи, а что бы я почувствовала себя, если бы услышала такое?

— Видишь, не все… — я сжала ее подрагивающие плечи, пытаясь сдержать подступающие слезы. — Не все. Я здесь. Я вернулась.

— Я медальон смотрела каждый день. Каждый день. Звала тебя…

— Не надо, ну что ты.… Слышишь? Все уже хорошо.

Мороз цеплял за лицо, изо рта вырывался пар; ее пальцы теребили мой пуховик, сжимались и разжимались на шуршащей ткани, как пальцы ребенка, мама которого целый месяц не возвращалась за ним в садик.

— Я так… я листья не могла убирать… и эти не ели…

И снова спазм. Только бы не разрыдаться самой.

— Я дома. Видишь? Пришла насовсем. Даже с подарками.

Я заглянула ей в лицо, доказывая «Здесь. Живая. Дома».

— Дома… дома… Боже, я держу тебя на пороге, прости… входи скорее, прости дуру…