Доктор Гергесгеймер ценил свой манок даже больше помповиков Браунинга. Тело у свистка было металлическое, пробка – вишневого дерева. Цилиндр из двух пород древесины: орех поверх эбенового дерева (так я понял описание, которое дал Дарр Дубраули); ореховый слой подрезан так, что внизу видно эбеновую основу, а черному дереву изящная резьба придала облик Вороны, мертвой Вороны, обернутой вокруг цилиндра: крылья раскинуты, глаза закрыты, клюв открыт. Звук этого манка мог привлечь любую Ворону – по крайней мере, когда в него дул доктор Гергесгеймер, и не раз, не два, много раз, до самого последнего. Отказать ему было невозможно. В нем Вороны слышали рыдания потерянного птенца. Узнавали отчаянный голос супруга в беде – и не какого-то чужого, а своего супруга, своей подруги. Слышали, как Ворона оплакивает убитого друга, даже если тот был жив и рядом. Слышали писк малыша, выпавшего из гнезда.

Этот манок доктор Гергесгеймер носил на шее, на шнурке, сплетенном из змеиной кожи; говорил, что это «новая восточная модель», последнее изобретение, но другие охотники считали, что в нем заключена темная магия, которой им никогда не овладеть. Его зов мог приманить даже Дарра Дубраули, хоть он и знал секрет. Пока манком владел доктор Гергесгеймер, это была истинная сирена Смерти. С манком он охотился летом, когда неразумные молодые Вороны, только-только облачившиеся в первое взрослое оперенье, прилетали к нему, даже если слышали предостережения старших; охотился, когда Вороны линяли вдали от других, когда их трудно было поднять в воздух, потому что они стыдились своего растрепанного вида. Охотился осенью, когда стаи сбивались в плотные тучи, вылетали с ночевок на рассвете и возвращались вечером. Охотился и весной, когда можно было поймать супружескую пару: подманишь одного – и другой тут же поспешит на помощь. Получишь обоих. А птенцы наверняка умрут с голоду в гнезде.

Птенцы Вороны по имени Роет-Мох-Ест-Улитку росли всю весну; они сменили коричневый пух на черное оперенье, не такое блестящее, как у взрослых, и открывающее грудь, чтобы не приставали ухажеры, а глаза у них еще оставались младенчески-синими. Они по-прежнему выпрашивали еду, и розовые пятна в распахнутых клювах по-прежнему пробуждали в родителях потребность их кормить; но они уже начали питаться сами – и учились летать. Короткими, неуклюжими перепрыжками, глядя на которые Дарр Дубраули задумывался, как Ворона вообще может выучиться полету. Он летал с Улиткой и самыми смелыми птенцами на опушку сосновой рощи, в которой скрывалось гнездо; Улитка то и дело останавливалась, чтобы дети передохнули и набрались храбрости, а потом двигалась дальше. Она смеялась вместе с Дарром Дубраули – это было забавно, радостно, так всегда было и всегда будет.