В поле случилось со мной поворотное! В поле. Я как буд-то бы умер и воскрес, только на этот раз по-настоящему. Провалился в освобождающее беспамятство, покой близкий к смерти, одна механика без сознания. Буд-то сам стал насекомым, съедающим жизнь. Нужно! Нужно было наесться ею, чтобы вновь прийти в себя. 1000-у лет нужно ползать червём, чтобы прожить день зайца. 1000-у лет без звёзд, без революций, без каких бы то ни было чувств… 1000-у лет в одну ночь! А может и в каждую! Возможно… слишком много я накрутил жуков этих. Лазают, ползают! В голову лезут уже! Вот эти чёрные особо настырные. Жёлтые по-проще. Этих на потом.»

Заяц смочил один из насекомьих шариков собственной слюной, обтёр одеждой, съел.

«Никак. Песок во рту. А так… никак. Можно есть. Только не хочется. Больше не хочется есть всякую гадость. Я вышел, я выхожу… я постепенно выхожу из своего безумия. Тогда на поле случилось это… «поворотное». Проснувшись ото «сна, длинной в тысячелетье», я понял, что время моё продлено, и надо в нём чем-то быть. Чем-то большим, чем пыль. Чем-то большим, чем заяц, теряющий память. Теряющий память… Да. Горькая правда, но да. Я пытаюсь вспомнить каждую маленькую деталь и разглядеть её как синюю бабочку из туманов, но что-то ускользает от меня, закрывает чёрными лентами, слепленными волосами. Что-то внутри отмерло, я не восстановился полностью. Я и сейчас не чувствую себя целиком. Как буд-то тела моего больше оставшегося сознания. Меня не хватает на собственную жизнедеятельность! Вот что страшно!

А! И словно в ответ замкнуло что-то в рёбрах! Стучит само по себе, расходится опять! Отстучало, пронесло. … Нога отключается. Все лапы по очереди. Что же не так?!

Может муфлон правильно сказал тогда? Может и нужно было с поля повернуть на лес? В раздолье?

Нет. Конечно, нет. Нужна легенда. Нужен образ. Нужны документы. Нужна биография, «реноме». Только до орикса бы добраться! Орикс помог бы мне – я в этом не сомневаюсь нисколько! Только вот… кто я теперь? В его возвышенном, равно удалённом от всех, мире я кто теперь? А никто. Просто пыль. Та самая. У дороги.

Вчера я, сам того не понимая, представлял империю, а империя, возвышаясь надо мной и ими, представляла меня. Даже в качестве ссыльного я продолжал быть частью этой моей великой империи, её поражающей любое воображение истории, её короны, её семьи. Это было вчера, ушедшее, оплёванное как и я вчера. А сегодня? Сегодня я что представляю? Страны у меня больше нет! Раздолье есть, а страны нет! Раздолье ж не страна и вряд ли когда-нибудь ей станет! Да даже если и станет! Это когда ещё будет?! Теперь со мной можно делать всё, что угодно! Можно бросить меня в зиндан без суда и следствия, можно заморить голодом до полусмерти! Можно и не мелочиться даже – «к чему полутона?» – можно сразу укокошить! Распилить «на шарики» и съесть в каком-нибудь элитном ресторане! Чёрных сюда, жёлтых сюда! Никто и интересоваться не будет, что случилось! Что тут?! Кто тут? Никого! Волков что ли честь своих граждан будет защищать? Чем? Красивыми речами? У Волченко хоть танк есть, но что ему «ваши права»?! Ни к чёрту не сдались ему, психопату кровавому, «ваши права»! Он не для того революцию делал, чтобы «ваши права» защищать! Нет, прав он не гарантировал. Как и всякий революционер.