Кимми поднимается со стула и открывает холодильник. Достает кастрюлю и ставит суп на плиту.

– Ты не ответил.

– Ничего нового, Кимми. Ребенка нет. Мы с Клэр как раз сейчас из-за этого ссоримся. Пожалуйста, не набрасывайся на меня.

Кимми стоит ко мне спиной, яростно помешивая суп. Ее спина выражает обиду.

– Я не «набрасываюсь». Я просто спрашиваю, ясно? Просто интересно. Тоже мне.

Несколько минут мы молчим. Меня раздражает звук, с которым ложка царапает дно кастрюли. Думаю о Клэр – как она выглядывает из окна и наблюдает мой отъезд.

– Эй, Кимми.

– Что, Генри?

– Почему у вас с мистером Кимом не было детей?

Долгая пауза. Потом:

– У нас был ребенок.

– Правда?

Она наливает горячий суп в тарелку с Микки-Маусом, которую я в детстве очень любил. Садится и приглаживает руками волосы, заправляя белые вьющиеся пряди в маленькую шишку на затылке. Смотрит на меня.

– Ешь суп. Я сейчас.

Встает и выходит из кухни, и я слышу, как она шаркает по ковровой дорожке, лежащей на полу в коридоре. Я ем суп. Почти доедаю, когда она возвращается.

– Вот. Это Мин. Мой ребенок.

Фотография черно-белая, изображение расплывчатое. На ней – маленькая девочка, может, пяти-шести лет, стоит напротив дома миссис Ким, этого дома, дома, в котором я вырос. На ней форма католической школы, девочка улыбается и держит над головой зонт.

– Ее первый день в школе, – говорит Кимми. – Она такая радостная и напуганная.

Рассматриваю фотографию. Страшно спрашивать. Поднимаю глаза. Кимми смотрит в окно, на реку.

– Что случилось?