Мы вошли, двери закрылись, и путешествие продолжилось. Пассажиры, благодаря благополучному падению трамвая в бездну, наконец-то исчезли. За рулем на этот раз сидел не обычный водитель, а наш старый приятель Снэйк Трумен, но это нас совершенно не расстроило, мы даже рады были видеть старого друга и готовы были простить ему возможное неумение управлять транспортным средством.

Трамвай свечой взвился в небо, в другой раз мы, наверно, возмутились бы, но сейчас нас это устраивало.

Снэйк Трумен был привычно любезен, счастлив и искренне доброжелателен. Он предложил нам страдания от контролеров, и мы никак не могли ему отказать. Перед его святостью блекли все возможные контраргументы.

Облачные деревни и окружающие их сады давно уже превратились в едва различимые точки, мы приближались к Заснеженным Вершинам перевернутого неба, когда в трамвае оказались контролеры. Контролеры были в балаклавах и пятнистых меховых одеждах, в руках они держали автоматы калашникова. К нашему счастью, мы уже практически отказались от любых мирских привязанностей, поэтому причинить хоть какое-то зло контролеры нам уже никак не могли. По крайней мере, так нам тогда казалось.

Дальнейшее развитие событий ярко продемонстрировало всю нашу наивность.

Контролеры потребовали наши билеты, обещая нам уничтожать по одной дорогой нашему сердцу вещи за каждую минуту промедления. Мы привыкли считать трамвай своей собственностью, поэтому мысль о билетах до сих пор даже не приходила нам в голову.

Нам нечего было дать контролерам, кроме самих себя. На что они рассмеялись в голос и выхватили из свисающих лиан трогательнейших котика, медвежонка коалу и попугайчика, в течение следующих трех минут расстреляв их на наших глазах.

Зрелище не доставило нам радости, но и боли тоже не было, мы благословили юных животных на более благоприятное перерождение и застыли в торжественной медитации.

Тогда из своей кабины вышел Снэйк Трумен, подошел к контролерам, встал к стене и попросил контролеров поднять свои автоматы на него. Со своей лучезарной улыбкой, явно желая нам только доброго и светлого, он слегка поклонился и рухнул, скошенный автоматными очередями.

И волна глубочайшего отчаяния накрыла нас, вряд ли в мире есть люди, способные вынести эту боль, но мы, неизвестно зачем, вынесли.

Дважды за этот день мы нашли и потеряли величайшего человека, чьи глаза смотрели прямо в глубины человеческой души, чей свет одновременно освещал и согревал, чье слово было надежнее любого маяка и компаса для заблудших наших душ.

И вот мир потерял его, потерял по нашей вине. И только по нашей.