— Мак Тир прав, — неожиданно поддержал принца Хёльмвинд. — Опасно приближаться к безумцу, пока он не сложит крылья.

— Но это же Ирифи! — Колдунья бесстрашно оглядела темную воронку, впрочем, рваться вперед прекратила.

— Ил, песок и болотные кувшинки! — веселился тем временем виновник маленького урагана. — Версты воды и тумана… и больше ни-че-го!

Гул трущихся друг о друга песчинок глушил слова, но вскоре стало понятно: Ирифи чрезвычайно доволен чем-то. А стоило ему заметить Хёльмвинда, радости прибавилось с избытком.

— Господин! — Человеческие очертания наконец проступили сквозь пыльные завихрения. — Как же я счастлив!

Буран мгновенно улегся, кудрявые ивовые кроны трепыхнулись напоследок и свесили обломленные ветви.

— Ныне час добрых вестей!

Пока Северный ветер выбирался на поляну, он всерьез засомневался, не огреть ли старика плеткой, но в итоге любопытство взяло верх.

— О чем ты говоришь?

— Ветряной цитадели больше нет! — завопил, захлебываясь, Ирифи. — Затоплена, облюбована рыбой и надежно укрыта болотом!

— Врешь, — не поверил Хёльмвинд. — Ветряная твердыня не может утонуть.

Но вихрь опять принялся вертеться юлой.

— Погоди распевать, Ирифи. — Следом за ветром Изольда осторожно ступила на чахлую траву. — Ты точно говоришь о западной ветряной башне?

— О ней самой, язви буран прочную каменную кладку! Весь вечер и ночь я потратил на поиски, прочесал заводи вдоль и поперек. Сколько лугов, ох, сколько лощин загублено… Но это и к лучшему: пусть размоет водой плодородную почву пастбищ, пусть гниют леса, обращаясь в труху. Главное — рог не достать!

Засучив ногами, вихрь трижды кувыркнулся через плечо и завис вверх тормашками.

— Кость, из которой он сделан, прочна, как стены ветряной цитадели, но мне и не нужно, чтобы их рушили, перемалывали в пыль. Достаточно схоронить треклятую реликвию от чужих рук, особенно — моего несчастного владыки.

Выпалив это, Ирифи заспешил оказаться подальше от Хёльмвинда — чересчур зловещим сделался его облик — и заканючил:

— Сейчас ты во власти гнева, повелитель, но спустя месяцы сердце твое уразумеет мою правоту.

— И в чем же она заключается? — Полные презрения слова бичом полоснули по воздуху. — Скажи на милость!

От такого тона у робкого по натуре старичка окончательно поубавилось пыла, он сник, свесив на грудь острый подбородок.