Треттинца его слова удивили:

– Знаменитый канатоходец впервые на моей памяти впал в уныние.

Тэо вытер мокрое лицо рукавом, ответил небрежно, уже жалея о своих словах:

– Ерунда. Забудь. Просто тяжелый день. Оставим нытье для более подходящей минуты. Надо уходить от берега. Друзья сойки будут нас искать.

– Не сейчас. Через какое-то время. – Казалось, южанина не заботили убийцы.

От деревьев раздался громкий свист, и они отвернулись от реки.

– Лавиани не терпится нас увидеть. Идем. Узнаем, что стряслось.

Тэо подумал, что случилось невероятное и мальчишке удалось сбежать. Но тот сидел на прежнем месте, а девушка заканчивала накладывать последний стежок.

– Это Крейт, – представила она их «пленного». – С Мильвио ты уже знаком. Мой друг – Тэо. Крейт беспокоится об отце и женщине, которую ослепил Шрев. Они были на плоту вместе с ним.

– Да не об этом ты сейчас им говоришь! – встряла раскачивающаяся на носках сойка, выражая всю степень своего нетерпения. – Шрев направлялся в Шой-ри-Тэйран!

Она еще никогда не бывала в таком лесу.

Бесконечном. Величественном. Тихом. Спокойном. Умиротворяющем.

На Летосе не росли дубы эйвов, столь высокие, что на их ветвях можно было построить целый город. Перед ней были деревья, которые помнили прошлую эпоху.

Здесь властвовала птичья многоголосица и шелест ветвей, словно шумел морской прибой. Бесконечный. Неостановимый. Он был всегда и всегда будет, даже если все люди исчезнут.

Мелодичный звон широкого ручья, то и дело нырявшего под древесные корни, напоминал ей лютню Велины, которую теперь нес Мильвио, забросив музыкальный инструмент за спину.

Они шли вдоль русла, иногда оказываясь возле таинственных проточных озер с темной водой, от которой пахло поздней осенью. Ручей то расширялся, то сужался, ускоряясь, прыгая по камушкам, превращаясь в небольшие бассейны, в которых жила рыба, поднявшаяся сюда от самого Бренна.

Ночью берега расцвечивались редкими огнями светлячков, которые маленькими звездочками рассаживались на папоротниках.

Первую ночь в лесу Шерон запомнила на всю свою жизнь. Спали они в огромном дупле, так похожем на морские гроты, часто встречающиеся на побережье южнее Нимада. Правда, на ее родине подобные места были пронизаны сыростью, холодом и сквозняками, а здесь было даже уютнее, чем в ее большом доме.

На «полу» рос мох, мягкий, точно пуховая перина, и удивительно теплый. С высокого темного потолка свешивались унизанные росою нити, и едва стемнело, как каждая капелька стала бледно светиться.