– Ну?

– Скажи мне… – Голос Рингила звучал еле слышно, такой же обессиленный, как и его конечности. – Я должен узнать одну вещь. Это важно.

Ладонь зависла перед его глазами.

– Да?

– Как тебя зовут? Мы трахались всю ночь, а я так и не спросил.

Двенда опять слегка заколебался, а потом его губы изогнулись в пытливой улыбке.

– Ладно. Можешь звать меня Ситлоу, если это имя сгодится.

– О, еще как. – Теперь и Рингил улыбнулся. – Еще как.

Между ними повисло молчание. Ладонь двенды не шевелилась.

– Не скажешь, отчего ты вдруг захотел узнать мое имя? – наконец спросило существо.

Рингил устало кивнул. Призвал остатки сил и вынудил губы пошевелиться.

– Все просто, – прошептал он. – Дешевой шлюхе имя без надобности. Но я предпочитаю знать, как зовут тех, кого хочу убить.

И тогда рука двенды опустилась, коснулась его лица и легко поднялась снова. Кажется, вместе с нею поднялось сознание Рингила, как искусная маска, которую он до сих пор носил, сам того не замечая.

Последним, что он увидел, прежде чем поле зрения заполнилось чернильной тьмой, был взгляд двенды, который обратил лицо к окну: лучи рассвета окрасили его глаза без белков в цвет крови.

Глава 24

Глава 24

Едва рассвело, она отправилась во дворец.

Прийти раньше означало напроситься на арест. В то время как нижнее звено дворцовых обитателей – те, кто разжигал огонь в очагах и вычищал акры мраморных полов, – поднимались задолго до зари, придворные не появлялись до завтрака. Это было выработанное практикой правило, подкрепленное сильным прецедентом. Два года назад один провинциальный губернатор совершил ошибку, явившись к Джиралу со своими заботами, когда император еще находился в постели. Поводом послужило местное восстание переселенных восточных кочевников, покинувших резервацию и начавших грабить торговые караваны – в общем, у срочности было кое-какое оправдание, по крайней мере, в глазах специального посланника губернатора, который подъехал к главным воротам во главе кавалерийского отряда, когда солнце только поднималось, и стал громко требовать, чтобы император немедленно уделил ему внимание.

Тот не оплошал. Джирал отправил посланника с отрядом в темницу на неделю – по обвинению в неуважении к императорскому трону. Напрасно старшие придворные советники протестовали, наказание осталось в силе. К тому моменту, когда посланника привели в зал для аудиенций, где он удостоился официального выговора, восстание уже более-менее стихло, и вопрос отпал сам собой. Как сухо заметил Джирал, незачем было так орать. Чтобы эту истину постигли все, он прибег к красноречию – жестикулируя и повысив голос, чтобы тот эффектнее звучал под сводчатым потолком зала, заявил: