Он выплюнул старый коричневый палец на приборную панель и хрипло рыгнул, прищурившись, чтобы видеть дорогу сквозь слезы тошноты.

Он повернул налево на Уилкокс и затем прямо на переполненные переулки идущего на восток Голливудского бульвара. «Не сблевать бы себе на колени, – думал он, с усилием вглядываясь в автомобили, сверкавшие в солнечном свете перед ним. – Похоже, что на сей раз ты ушел. Теперь прячься. Укройся. Бадди опишет машину, он, вероятно, записал и номерной знак».

Мысль о Бадди напомнила ему о гранате, которую старый друг бросил в его фургон, когда Салливан спровоцировал столкновение и удрал. Остановившись на красный свет, Салливан опустил стекло в своем окне и, высунувшись, посмотрел на дверь снаружи.

Струйки вязкой жидкости разбрызгались от ручки двери до передней фары. В прозрачной жидкости мелькали желтые пятна и угловатые белые крошки, и от первоначальных горизонтальных брызг уже стекли на бампер полдюжины вертикальных струек.

Бадди метнул в него сырое яйцо.

Детская несерьезность жеста действовала обезоруживающе. «Я разбил его машину, – подумал Салливан, – он швырнул в мою яйцо! Разве возможно, что он тайно сговаривался с Деларавой, а через минуту сотворил такую глупость? Я, несомненно, ошибся – бедняга Бадди был виновен лишь в неуместной шутке и бестактности, а потом он, наверное, на самом деле пошел звонить какому-нибудь деловому партнеру. Нужно вернуться, попросить прощения и пообещать отремонтировать его машину. Это паранойя чистой воды. Даже люди на мотоцикле, вероятно, были просто…»

Нет. Салливан отлично помнил старуху, которая сидела, выпрямившись, отвалившись на пассажирскую спинку, и, с завязанными глазами, чтобы не реагировать на визуальные отвлечения, вдыхала ветер, и не мог заставить себя поверить, что пара на «Хонде» подвернулась ему случайно.

Он ехал прямо вперед.

К востоку от перекрестка с Вайн-стрит Голливуд-бульвар изменил свой облик и вроде бы превратился в другую лос-анджелесскую улицу с офисными зданиями, магазинами компакт-дисков, заколоченными театральными зданиями и пылающими красно-желтыми цветами кустов дикой лантаны, раскинувшихся посреди газончиков на тротуарах, но, поглядев из бокового открытого окна, он увидел дымную милю, упирающуюся на севере в зеленые холмы Гриффит-парка, старую белую надпись «ГОЛЛИВУД», которая на мгновение представилась его все еще слезящимся глазам как «ХЕЛЛОУИН».

«Но не на все два дня, – сказал он себе и снова сплюнул, чтобы избавиться от вкуса пальца Гудини. – У меня есть около тридцати шести часов».