— Так они это называют? — заинтересовалась Натсэ. — Магия Души?

— Да, идиотизм, знаю. Но у меня в магическом сознании ещё глупее: я — «Абсолютный маг».

— Не так уж глупо. Звучит солидно.

— В любом случае, надо как-то научить тебя пользоваться этой магией более свободно. Это потом пригодится.

— И как они тебя учили?

Я вспомнил голую Сиек-тян на берегу реки. Хм... Ну да. Интересно, как они меня там учили?..

— Эй, — позвал Зован. — Глядите сюда.

Здесь дома были с садовыми участками, причём, весьма большими. Зован толкнул одну калитку и ступил на заросшую сорной травой тропу. Пошёл к дому.

— И что мы здесь делаем? — проворчала Натсэ, двигаясь следом.

Я тоже ничего не понимал.

К дому Зован не пошёл, свернул куда-то. Мы пошли по совсем уже незаметной тропке. И остановились у колючих кустов крыжовника (как мне подсказал Ардок). Зован присел.

— Если не знать — и не увидишь, — сказал он. — Но тут, внизу, под ветками, легко проскользнёт ребёнок, не ободравшись. Там она часто пряталась. Сидела и молча плакала. Приучилась так лет с трёх, наверное, чтобы не находили. Но я однажды нашёл. В тот день отец разозлился на неё не на шутку. Она вылетела из дома, убежала в сад и просто исчезла. Через час послали на поиски слуг. Через два искали уже все. А нашёл — я. Мы там просидели ещё около часа. Я уговаривал её выйти, она отказывалась, говорила, что умрёт здесь. Можешь себе представить, Морт, каково это — когда пятилетняя девчонка на полном серьёзе говорит, что ей не хочется жить? Она — не такая, она — неправильная. Она — позор рода Кенса. И всё, на что она может рассчитывать, — это выйти замуж за какого-нибудь наследника высокого рода. А их у нас на примете было... Не так много, в общем. И все гораздо старше неё.

Он помолчал, глядя на крыжовник, сорвал ягоду, повертел её в руке.

— Странно то, что белянку нельзя было не любить. Достаточно на неё взглянуть, и ты сразу понимаешь, что она — чудо. Но само это чувство страшно раздражало. Моего отца. Меня. Я любил сестру и ненавидел одновременно. Но в тот день я вдруг представил, что она действительно умрёт здесь, под кустом. Сказать, что мне стало страшно — ничего не сказать. Я ведь сам был сопляком. И я упросил её выйти и терпеть дальше. А она взяла с меня слово, что если... В общем, когда всё зайдёт совсем далеко, я женюсь на ней и заберу отсюда навсегда. Дурацкая детская клятва. Она бы забылась. Но потом... Сотни, тысячи раз, когда я, забывшись, как мой отец, срывал зло на белянке, она терпела, терпела, а потом тихо спрашивала: «Ты всё ещё обещал?». И я вспоминал.