– Оливье Бонневиль, вы арестованы!

Сеть упала на землю, Пан забился в ней изо всех сил, но только еще больше запутался. Отвлекаться на происходящее вокруг он не хотел, но по долетавшим до него звукам понимал: люди с моторной лодки бегут по причалу, молодой человек (Бонневиль! Бонневиль!) громко протестует, люди вокруг потрясенно вскрикивают: «Деймон! Деймон!»… а потом – о ужас! – рука совершенно чужого человека хватает его за шею.

Рука вздернула его в воздух, и Пан увидел перед собой лицо с налитыми кровью, страшно выпученными глазами. В ноздри ему ударил запах пива, курительного листа и дешевого одеколона. Пан попытался прокусить по-прежнему опутывавшую его сеть, но рука сжалась у него на шее, как железный ошейник. Уже теряя сознание, он услышал, как молодой человек сердито выговаривает арестовавшим его людям:

– Мой наниматель – Марсель Деламар из La Maison Juste. Я буду вынужден поставить его в известность о произошедшем, и он будет очень недоволен. Давайте пройдем в какое-нибудь тихое место, и я все объясню…

На этом Пан лишился чувств.

* * *

«Милашка» оказалась не менее легкой и изящной, чем «Прекрасная дикарка», на которой Малкольм ходил в детстве. Вот только парус, который он нашел и попытался поставить, обветшал и расползался прямо под руками, – это было ясно даже в темноте.

– Значит, пойдем на веслах, – вздохнул Малкольм. Он знал, что парусные лодки часто не слушаются весла, но выбора не оставалось. К тому же парус все равно был белым (хорошо, допустим, серым), а значит, слишком бросался бы в глаза под покровом ночи.

При свете спички он увидел, что ворота лодочного сарая тоже заперты на висячий замок. Избавиться от этого замка оказалось труднее, но все-таки удалось – и вот перед ними открылась широкая гладь озера.

– Вы готовы, месье? – спросил он своего спутника, удерживая лодку у берега, пока тот не взойдет на борт.

– Да, готов. Если будет на то воля Божья.

Малкольм оттолкнулся, и лодка двинулась прочь от берега. Выждав, пока она отойдет на достаточное расстояние, он взялся за весла.

Лодочный сарай стоял в неглубоком заливе, над которым нависал скалистый мыс, и Малкольм предполагал, что, как только они выйдут на открытую воду, поднимется ветер. Но, к его немалому удивлению, озеро оставалось неподвижным и гладким, как стекло.

Воздух был плотным, вязким; вокруг царила неестественная тишина. После долгих дней пути Малкольму приятно было поработать руками, размять мышцы, но все равно казалось, будто они не под открытым небом, а в душной комнате. Заговорив с Каримовым, он невольно понизил голос.