– Люди будут смотреть на него и думать: вот вам и мореходы Итаки.

– Именно, – подтверждает Медон. – Можно сказать, что это своего рода предупреждение. Интересно, что скажут женихи, учитывая, что изначально это был их корабль.

Эгиптий кивает, прищелкнув языком.

– Забавная история.

– Еще какая, – соглашается Медон.

И эти двое еще некоторое время стоят, наблюдая, как уходит на дно корабль.

– О Кенамон, я, э-э-э…

– Моя госпожа, я не подумал, что ты можешь оказаться в этом саду в… ух…

– Нет, прошу меня простить, я вообще-то… ну, как видишь. Я просто направлялась к себе.

– Конечно. Прости. Извини меня. Я… э-э-э… позволю тебе, как ты и говоришь.

– Да, спасибо. Как ты и говоришь.

Египтянин стоит в дверях перед итакийской царицей.

Она говорит:

– Песни, которые ты поешь…

И в этот момент он выпаливает:

– Надеюсь, я не потревожил тебя своими… о…

Боги не заглядывают в этот сад нынче ночью. Лишь я отправляю прощальный поцелуй этой парочке, неловко застывшей в темноте, и ускользаю прочь.

Час настолько поздний, что уже почти ранний, и теплое дыхание рассвета щекочет горизонт на востоке. Я распахиваю руки, чтобы поприветствовать его, свить сны о желании, о сбывшихся надеждах и нерушимом доверии, о том, как прикосновение кожи к коже дарит мимолетное блаженство, о криках экстаза и словах глубочайшей нежности. Я насыщаю утренний воздух сладким ароматом, заставляю лепестки цветов опадать на алые простыни, отправляю стаи птиц подниматься к небесам со сладчайшими трелями, целую в лоб случайную нимфу, встающую из реки, обращаю лицо к небу и свое благоволение ко всему и всем и призываю: «Любящие, любящие, любящие! Будьте же любимы! Пусть любовь придет ко всем вам!»