Когда Эйнару исполнилось семь, Рольф выстругал ему меч по росту и каждый день гонял во дворе под недовольными взглядами матери, которой не нравились такие занятия, но ведь не запретишь мужу учить приемного сына, которого тот принял как своего. «А чему учить мальчика — это мужчине виднее», — усмехался Рольф. Мать постепенно смирилась и даже мечтала иногда, что знающий грамоту сын пойдет в приказчики к богатому купцу, а там и сам начнет возить шерсть через перевал.

Но через три года Рольфа привезли из леса на одних санях с медведем, которого он все-таки добыл. Хмурые соседи сгрузили мороженую тушу, не взяв за помощь ни куска мяса у осиротевшей семьи, и Эйнар, глотая слезы, рубил медвежатину на куски топором, который еще помнил тепло отцовских рук. А в доме надрывно, как волчица, скулила обессилевшая от плача мать. Приходили соседки, помогая выдоить коров, сварить кашу на медвежьем жиру и высушить промокшую одежду Эйнара, на которого свалилось все немалое хозяйство: как раз начали ягниться овцы. Но у добрых женщин были свои семьи, а похороны давно прошли, и постепенно Дирре оставили одну, у нее ведь почти взрослый сын-помощник.

Он метался от двора к дому, стараясь успеть все, и не мог ни злиться, ни обижаться на мать. Она пыталась его любить, пока Рольф был жив, но Эйнар-то чувствовал, что это все ради мужа. Рядом с Рольфом ему и кусок послаще доставался, и ласка перепадала, словно Эйнар был настоящим сыном именно отчиму-северянину, а не собственной матери. Словно она видела в нем не своего ребенка, а вечное отражение того, кто ее бросил…

И все равно он, может, и не ушел бы из дома, не посватайся к уже немолодой Дирре такой же в возрасте сосед, недавно похоронивший жену. Обычное дело: одному дому нужна хозяйка, другому — хозяин. У соседа были свои дети, и как-то вдруг оказалось, что мать прижилась в новом доме, а пятнадцатилетнему Эйнару там не слишком-то и рады. Он был чужим. И по имени, и по повадкам, и по крови, как раз начавшей кипеть и толкать на глупости за косой взгляд и грязное слово. Наверное, когда он ушел, все вздохнули с облегчением — это оказалось лучшим, что он мог сделать для матери. Потом, уже взрослым, Эйнар ее понимал: трудно растить нежеланного ребенка, напоминание о позоре. Но все равно не мог простить одного-единственного — того, что в день смерти Рольфа мать его оттолкнула, не позволив даже обнять и разделить горе пополам. Он ведь любил и чтил отца не меньше!

Уходя, он поклялся сам себе, что у него в семье все будет по-другому. Даже думал, что получилось… Но боги любят поиздеваться над глупыми клятвами, так что жаловаться нечего: клятва исполнилась оба раза. Только вот тошно теперь от этого — хоть бросай все и езжай в Невию, каяться, что так и не успел навестить мать и поклониться их с отцом могилам. Поздно — прошлое не возвращается.