С каждым его ответом правда становилась все уродливее, открывая для Флори новые грани обмана. На самом деле их фамильный дом выкупил не столичный богач, а сам Эверрайн. Он же позаботился о том, чтобы ценные безлюди, уничтоженные лишь по бумагам, стали частью его фермы. Дарт назвал только четыре дома, и то, как резко он прервался и занервничал, сулило нечто более страшное, постыдное, чем все, что было сказано до.

– Кто пятый?

– Золотой дом, – почти беззвучно ответил он, а потом уже громче добавил: – Рин выкупил его у ценовщика.

– Он украл его! – воскликнула Флори. – Это безлюдь Риза. Лоурелл не имел права что-то продавать.

– Ценовщики знают цену всему, даже предательству.

Его злорадство вызвало у нее обиду, раздражение и даже отвращение, тлевшее в ней с тех пор, как она узнала о том, что Дарт использовал силу притворщика.

– А сколько стоит твое предательство? – взорвалась Флори. – Сколько тебе заплатили за это?

Дарт сердито сверкнул глазами.

– Дело не в деньгах.

– Тогда почему ты ему помогаешь?! Из-за Протокола? Он угрожал тебе?

– Нет. Он предложил единственное, что я хотел. Свободу, Флори. Свободу.

Произнесенное им слово было невесомым и хрупким, как крыло засушенной бабочки: красивая надежда, которая, пусть и выглядит живой, на самом деле мертва.

– Я согласился, потому что его слову верю больше, чем призрачной реформе, которая, может быть, когда-нибудь освободит меня. Я не могу ждать так долго. – Он судорожно вздохнул, словно у него в легких вдруг закончился воздух, а после сказал, глядя ей в глаза: – Ты нужна мне сейчас. Не хочу смотреть, как ты влюбляешься в другого и ускользаешь от меня.

– С чего ты взял, что так будет? – холодно спросила она.

– Конечно, я… не могу решать за тебя, но…

– Вот и не решай!

Сложно было принять тот факт, что Эверрайн умело манипулировал ими обоими. Так действовал опытный дрессировщик, осторожно и методично, дразня и прикармливая их желанным лакомством: Дарта – обещанием свободы, ее – разговорами о карьере. Он рассадил их по разным клеткам, чтобы они не могли признаться друг другу, что при видимых противоречиях стремились к одному и тому же. Но, как любой человек, уверовавший в свою непоколебимую силу, он забыл, что есть вещи вне его власти: чувства, сокровенные желания, случайности… Эверрайн не учел, что Флори хотела стать другим домографом – без Протоколов, рабства и казней, и для этого она была готова разрушить все, что он с маниакальной страстью создавал и защищал.

От ее затянувшегося молчания хрупкие крылья надежды превратились в труху. Когда Дарт заговорил, голос его был так же мрачен, как и выражение лица.