Я жаждала крови. Я жаждала справедливости. Я жаждала мести.

– Ты, – прорычала я, – со мной это сделал ты!

Я выхватила второй клинок и вонзила ему в бок.

Ишка отшатнулся, но я тут же снова оказалась рядом с ним. Он быстро восстановил равновесие, хотя из раны на боку хлестала кровь. Ишка, опытный воин, был сильнее меня. Но я была быстрее.

Я бросалась на него, нанося удар за ударом:

– Знаешь, что со мной сделали из-за тебя? Знаешь, что у меня отобрали?

Я даже не понимала, что выкрикиваю это, пока не начало болеть горло. Не понимала, что плачу, пока слезы не затуманили зрение.

– Пятьсот лет. Так много дней. Ничего, кроме белизны, белизны, белизны. И боли.

Ишке едва удалось увернуться от клинка, который я нацелила ему в лицо. Щеку залила кровь: я отсекла ухо или хотя бы часть.

Но отрезанного уха было мало. Люди, которым он меня отдал, отреза́ли от меня куски, пока не осталось ничего. А потом они отре́зали мою душу.

Я прижала Ишку к стене. Он был тяжело ранен – я чувствовала это по хриплому дыханию.

– Знаешь, сколько всего у меня отобрали? – выплюнула я.

– Знаю.

И все? Нет, мне требовалось больше. Я хотела, чтобы Ишка умолял о прощении, пока я буду потрошить его.

– Зачем? – выдохнула я. – Зачем?!

Я все лучше и лучше читала по лицам, но выражения лица Ишки понять не смогла.

– Эф, я сожалею о своем поступке каждый день.

Его ответ меня разъярил. Ишка вздрогнул, когда я глубже вонзила кончик клинка ему в горло.

– Думаешь, твое сожаление можно приравнять к моим страданиям?

– Нет.