Но я все еще жаждала большего. Жаждала рассыпа́ться на осколки до тех пор, пока перестану откликаться на собственное имя.

Я впилась ногтями в его мускулистую спину – наградой стало шипение и прикосновение зубов к моему уху.

– Еще, – требовательно прошептала я, уткнувшись ему в плечо.

На сей раз он не колебался. Движения Кадуана стали плавными и расчетливыми. Он отстранился от меня и, не успела я оплакать потерю, развернул, наклонил и навалился сверху, прижав мои руки к стене своей рукой. Когда он толкнулся в меня сзади, я не сумела подавить сдавленный крик.

Не знаю, управляла ли я собой до того, но, если и да, теперь остатки воли испарились.

Меня больше не волновало, кто я такая или тот факт, что я этого не знаю. Я больше не чувствовала себя одинокой в этом теле – да и как могла, если Кадуан так глубоко проник в него, что вылепил заново? Как может любое тело чувствовать себя пустым и мертвым, когда его так наполняют, так прикасаются, так любят?

– Кадуан…

Я не собиралась произносить его имя, но губы сами приоткрылись, а единственное, о чем я могла сейчас думать – и смогу думать вообще, – был он.

Внутри меня нарастало давление, подобное тому, что я испытала в ночь Оккассиса, но гораздо сильнее. С каждым толчком Кадуан заполнял меня все глубже, его движения становились все более яростными.

Я снова простонала его имя, умоляя о чем-то, и этот звук заставил Кадуана издать прерывистый стон и толкнуться так сильно, что меня вдавило в стену и я оказалась в теплой ловушке его тела.

Это слишком. Невозможно дышать. Невозможно мыслить. Нужно выпустить из себя все.

– Да, – прошептал Кадуан.

От желания в его голосе у меня по позвоночнику пробежала дрожь. Его рука скользнула между моим телом и стеной, обернулась вокруг моей талии, он прижал меня к себе еще крепче, и его зубы с очередным толчком сомкнулись на моем ухе.

– Давай, Эф, – выдохнул он.

Послушная приказу, я рассыпалась на части. Каждый мускул напрягся, весь мир, за исключением Кадуана и места, где наши тела соединялись, рухнул в небытие. Он оставался глубоко внутри, и я чувствовала себя наполненной; отстраненно, одной из немногих связных мыслей, на которые я еще была способна, мелькнуло: мне всегда нравилось, когда меня наполняли другие.

Казалось, прошла целая вечность, пока наши мышцы одновременно напрягались, растворяя нас в общем экстазе. Когда все кончилось, первое, что я осознала, – нежный поцелуй в шею. Второе – наше учащенное, прерывистое дыхание. Сил не осталось. Рука Кадуана, крепко обнимающая меня за талию, была единственным, что удерживало меня на ногах.