Ты вправе сказать, что это меня не оправдывает. И я соглашусь. Признаю, что начал ухаживать за тобой, чтобы найти Мотылька. Я не жду твоего прощения, но хочу, чтобы ты знала: той ночью все было по-настоящему, без лжи. Для меня точно. Все, сказанное мной той ночью, каждое слово, – правда.

У Руны возникло ощущение, что ей на шею надели цепь с якорем, который тащит на дно моря.

Она хотела верить.

И понимала, что это было бы ужасной глупостью.

Но ведь это условие игры, разве не так? Что бы он ни делал, она не могла ему доверять. Он счел ее невиновной, потому и извинялся. И потому, вероятно, что вообразил, будто влюблен в нее. Если бы только Гидеон знал правду…

Он бы, не задумываясь, арестовал меня и отправил на чистку.

Эта мысль немного примирила с действительностью. Нельзя забывать, что Гидеон враг.

И я выхожу замуж за его брата.

Руна прикусила губу. Она не только выходит замуж, но и уезжает с ним. Это Гидеон заслужил услышать от нее лично.

Она должна это сделать. И проститься с ним.

Руна перевела взгляд на коробку, открыла, развязав ленту и откинув лист упаковочной бумаги.

На дне лежал букет лютиков из шелка.

Сердце подпрыгнуло к самому горлу, пульс забился в висках. Она осторожно потянулась к цветам. Они были проще в исполнении, чем подаренная в первый вечер роза, но их было в десять раз больше. Руна прижала к груди букет, поглаживая кончиком пальца крошечные лепестки из блестящего шелка и разглядывая мелкие стежки.

Он сделал их сам.

Руна помнила, как призналась, что лютик – самый любимый ее цветок. Он не нарвал их, а сшил. Неужели ради нее он не спал всю ночь?

Гудение в голове переросло в громовые раскаты.

Почему так вышло, что именно Гидеон говорит на языке ее сердца?