Когда-то, давным-давно, – тогда она ещё была вхожа в кабинет владетеля – отец сказал ей, что человек творит добрые знаки своими руками.

Тогда она не поняла, что он имел в виду.

Омилия поймала себя на том, что нервно улыбается, и нахмурилась – мрачное лицо больше подходило случаю, а изображать невозмутимость у неё не осталось сил.

Кажется, вечность прошла, пока они тащились через парк к площадке, где уже были закончены последние приготовления. Высокие арки из дерева и кости, увитые синими лентами, розами, остролистом, столики, уставленные винами, сниссом, закуской, слуги, снующие туда-сюда, мерцание свечей и валового света…

Красиво, но скромно – куда скромнее, чем обычно на дворцовых празднествах, скромнее, чем прилично случаю.

Корадела спешила. Договор состоится сегодня же, и уже вскоре – может быть, завтра сыграют свадьбу. Мать должна будет действовать быстро, чтобы отец не успел помешать её плану. Строжайшая секретность – миф, особенно когда речь идёт о дворце. Надеяться на то, что никто не доложит владетелю о готовящемся браке, глупо. А Корадела не глупа – именно поэтому появление непредусмотренных протоколом служителей её не слишком напугало.

Мать наверняка понимала, что кто-то из шпионов владетеля уже на пути в Парящий порт с вестью о готовящейся свадьбе. Служители – даже если кто-то из них и отнесётся к помолвке неодобрительно – ничего здесь особенно не меняли.

И без их вмешательства ничто не помешает отцовским шпионам доставить ему весть так скоро, как возможно… Разве что мать уже отправила кого-то из своих людей вслед. Омилия поёжилась. Очень может быть, что именно так Корадела и поступила.

Не об этом сейчас ей стоило думать.

– Вы волнуетесь? – шепнул Дерек, и волна его жаркого дыхания обдала её ухо. От него пахло свежестью. Он, должно быть, долго полоскал рот мятой, прежде чем прийти к ней, и почему-то это показалось Омилии отвратительным.

Она вспомнила запах Унельма – запах кожи и пыли, ветра и новенькой колоды карт.

– Просто умираю от волнения.

– Я тоже, – радостно затараторил он, и, не вслушиваясь в продолжение, Омилия тихо вздохнула – и поймала взгляд Биркера, который усмехался со своего кресла, глядя на неё. Она грозно нахмурилась – кто-то мог увидеть, – и брат тут же уронил подбородок на грудь с видом величайшего изнеможения.

Вслед за матерью и Биркером, подобрав синие юбки, Омилия поднялась на небольшой помост, где ждали своего часа символическая земля в золочёном горшке, острый нож с рукоятью, инкрустированной сапфирами. Ещё одно грубейшее нарушение традиций – мать отдавала дочь будущему супругу, умастив её лоб собственной кровью, только если отца не было в живых или очень веские причины мешали ему присутствовать на обряде.