– Хватит, – сказал Тротт. Алинка, заливаясь краской, села, попыталась подняться – и профессор протянул ладонь, помог встать. Нахмурившись, помял ей плечо, локоть. От него резко пахло по́том, но принцессе это не казалось противным. Увы, она и сама не цветами благоухала.

– Где болит?

– Везде, – пробормотала она, дуясь. Пошевелилась, ойкнула: спину прострелила боль, и Алина согнулась в левую сторону, хватая ртом воздух. Несчастными глазами посмотрела на Тротта и чуть не забыла о боли – так изумило ее выражение его лица: были там и жалость, и сожаление, и вина. Однако он моргнул – и снова поджал губы.

– Не дергайтесь, Алина. Будет немного больнее.

Инляндец зашел сзади, прощупал спину – и, когда коснулся сведенной мышцы, принцесса дернулась. Взял одной рукой за плечо, другую положил на бок – и так выкрутил ей спину, что Алинка забила крыльями и взвизгнула. Но боль ушла, оставив ее, опустившую голову, вытирать слезы и вздыхать. И не жаловаться. Она уже уяснила, что жаловаться бесполезно.

– Я понимаю, что слишком суров с вами, – тихо проговорил Тротт из-за ее спины. Пальцы его легко коснулись пострадавших ребер – там закололо, и снова появилась возможность дышать во всю грудь. – Но это необходимо. Идите ополоснитесь, Алина, и я залечу ваши царапины. На это сил у меня здесь хватает.

Такие минуты после занятий наполняли ее настоящим блаженством. Чаще всего после них удавалось помыться, выстирать сорочку – всего раз или два в конце дневного перехода они не находили к привалу ручья или речушки. А потом можно было усесться на мох или на поваленный ствол, укрывшись поверх мокрой одежды курткой Тротта, и наблюдать, как профессор сосредоточенно и по-медицински бесстрастно касается ее, Алининых, ладоней и колен, излечивая. И жевать мясо, запивая водой, и поглядывать в темноту, в сторону ручья, куда лорд Макс уходил ополаскиваться: все-таки ночное зрение – крайне полезное свойство. Профессор мылся не меньше принцессы. Она давно заметила, что он очень чистоплотен.

От усталости кружилась голова, над головой меж листьев огромных папоротников пробивался свет двух лун, вдалеке шумело море, и было на диво мирно и уютно. Только тоска по дому накатывала иногда – тяжелая, давящая. А вдруг не получится вернуться? А вдруг она все-таки умрет тут? Или ее поймают и принесут в жертву, и никто не сможет ее спасти?

Вот и сейчас накатили бессилие и страх, до боли в сердце, до холодеющих рук и учащенного панического дыхания. Алина выдохнула, постаралась отвлечься. От ручья как раз возвращался Тротт – в одних мокрых серых штанах, держа в руках свою сорочку. Повесил ее на ствол папоротника, встряхнул крыльями – во все стороны полетели брызги, – потряс головой, недовольно пощупал бороду. Он выглядел очень уставшим. Сел у костра, поддев себе ножом кусок мяса с дотлевающих углей, достал сухарь…