– Отойди-ка на шаг назад, девочка, – сказал он скрипуче и строго, – не надо тебе близко к воротам в мир духов стоять.

Алина уже открыла рот, видимо, чтобы озвучить свое вечное «А почему?..», – и закрыла его, отошла назад. Мы встревоженно оглядывались на нее, а шаман все ускорялся, метался от одной из нас к другой, не подходя к мужчинам, что-то бормотал, колотя в бубен, и казалось, что пламя костра тянется за ним, клонясь то в одну сторону, то в другую.

– Всем молчать! – распоряжался он. – Что бы ни увидели – молчать! Что скажу – делать! Не оглядываться! Много ваших и чужих мертвых на вашу кровь, на зов наш придет, но нам одна нужна! Оглянетесь – утащат к себе!

Становилось все страшнее; я явственно почувствовала, как по спине побежал холодок. А старик расставил вокруг костра шесть чаш, засыпал их разными травами, залил смолой и голыми руками начал таскать из костра угольки и головешки, кидать в плошки. Занялись травы, и потек по земле сладковатый дымок, вставая за нашими спинами сплошной стеной. Тайкахе сел на корточки перед Полиной, хлебнул из фляжки, потянулся носом в одну сторону, в другую – глаза его заволакивало пеленой. И он, прорычав что-то измененным голосом, прыгнул вверх, подхватив свой бубен, и понесся вокруг костра, в дыму, в диком танце, бешено, ритмично работая колотушкой и заводя скрипучую, похожую на щебет птиц и скрежет треснувшего дерева песню. Старик и топтался на месте, потрясая меховыми хвостами на одежде, и вертелся волчком, и выл, и наклонялся, и поднимал искаженное лицо к небесам, не останавливаясь ни на минуту. В какой-то момент у меня заслезились глаза и стало непонятно, что за существо там кричит, воет, взывает к другим сферам, потому что нельзя было его назвать теперь ни человеком, ни животным, ни духом.

Костер трещал все сильнее, и вот чудо: прогорали дрова, а он поднимался выше и разделялся на два языка пламени, которые скручивались, сливались наверху, заворачиваясь в огневорот, и небо над ним бледнело, зеленело, пропадали звезды. При взгляде туда прошибало ужасом, будто смотришь на что-то запретное, закрытое для живых людей. Шаман вскрикнул гортанно, бросил бубен на землю, подхватил одну из плошек с травами, вынул тонкий нож и подскочил к Ани.

– Руку! – крикнул он, и наша старшая, не дрогнув, протянула ладонь. Чиркнуло лезвие, полилась кровь в травы – а старик уже метнулся к Василине, к Каролине – та закусила губу, но руку подала. Подбежал он и к Алине, покачал головой, но по запястью лезвием провел и направился ко мне. Порез я, завороженная нарастающим огневоротом, перенесла, почти не заметив.