— Здравствуйте, гости дорогие! — Мой голос не дрожал, и усмешку удалось спрятать. — С чем пожаловали?

Мужик, которого я узнала, попятился, будто желал затеряться за спинами остальных — при его богатырском росте задача невыполнимая. Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то опустил вилы. Но тут из толпы раздался то ли высокий мужской, то ли низкий женский голос:

— Разве ж дорогих гостей пистолями привечают?

Люди снова загудели, заволновались. Марья, до сих пор стоявшая за моей спиной, решительно сдвинула меня в сторону.

— Это кто там такой шустрый? — Она вгляделась в людей. — Яшка-косой? Выходи, не боись, барин убогих не забижает. — Она покачала головой и добавила вроде бы тише, но так, что наверняка прекрасно услышали все: — Вот ведь, нашли за кем следом бузить. Он же с тех пор, как с полатей мальцом еще свалился, дурит. Ладно бы юродствовал, юродивые — люди особые, их устами господь с народом говорит. Так ведь дурень дурнем, только что ложку в ухо не тащит…

Она высмотрела в толпе еще одно лицо.

— Ванька, а ты ж умный мужик, тебя-то чего сюда принесло?

«Ванька» с седыми нитями на висках, но еще крепкий, почесал бороду.

— А я чё, я со всеми…

Вокруг захихикали, и он развел руками:

— Затмение какое-то нашло, баб Марья.

Нянька едва заметно пихнула меня в бок. Я поняла ее. Толпа страшна своей безликостью — и в этой безликости может творить величайшие преступления. Но порой способна и на удивительную мудрость, если найдется подходящий вожак.

— Иван… — Я указала на мужика. — Нянька моя говорит, ты человек умный, а она в людях не ошибается. Выйдешь, скажешь за всех, что вас так растревожило, отчего за топоры да вилы взялись?

Мужик заозирался, явно колеблясь. Толпа загудела. Кто-то понукал «парламентера», кто-то пытался отговорить.

— Да чё с ней балакать, она же барыня, народу не знает, — воскликнул все тот же визгливый голос.

— Ты, Яшка, помолчи, — оборвала его какая-то баба. — Наговорил уже. Иди, Ванюша, скажи за все обчество.

— А староста где? — выкрикнул кто-то еще.

Из толпы начал проталкиваться еще один мужик, постарше, но не старик. Его появление, кажется, подбодрило Ивана.

— Один я, барыня, не пойду. Ежели ты всерьез поговорить хочешь, то дозволь вон старосте да еще мужикам, которых мир уважает, выйти. Да пообещай, что невредимыми со своего двора уйти дозволишь.

Я сняла с шеи «образок» — пламя с тремя языками, который Марья упросила меня носить с тех пор, как узнала о моей беременности. Показала его людям, поцеловала.