Я сидела в эркере[10], подтянув ноги, на коленях лежала книга, но мои мысли все же продолжали где-то блуждать.

Мне было трудно вернуться к прежней жизни. Целыми днями бездельничая и читая, я становилась ленивой, скучной и чувствовала себя бесполезной.

За месяц, проведенный в Лондоне, я столько пережила, что стала другой. Люди стали более ценными в моих глазах, а книги уже не могли удовлетворить меня так, чтобы я могла забыть обо всем остальном.

Время от времени мне удавалось полностью раствориться в страницах, наполнить свой ум другими мирами и позволить чужим приключениям стать моими собственными.

Но стало еще больнее, когда я возвращалась из книг и обнаруживала, что моя собственная жизнь потеряла свое очарование.

Мама сидела в своем кресле перед камином и что-то вышивала. Снова и снова я чувствовала, как ее взгляд проходился по мне, но она не заговаривала со мной. Я очень мало говорила с тех пор, как мы уехали из Лондона, но я подозревала, что благодаря своей материнской проницательности она уже догадывается о том, что произошло.

– Я думаю, ее сердце разбито, – сказала она однажды тихо моему отцу, когда они думали, что я читаю и не слушаю их.

– Но из-за кого? – спросил отец, а мама не знала ответа.

По крайней мере, в моем молчании было что-то хорошее. Мать и отец снова начали разговаривать друг с другом. Сначала это были лишь очень поверхностные темы для разговоров о погоде или о соседях. Потом о местонахождении друг друга, и, наконец, они начали разбираться в причине ссоры.

Однако безуспешно. Отец по-прежнему не был убежден, что должен изменить свое мнение, а мать ругала его неуместное упрямство.

Но я почти не беспокоилась об этом, потому что чувствовала, что отец начал смягчаться, и, что удивительно, дело было не в требованиях матери, а в моей молчаливости, которая давала ему понять, как сильно он любит своих детей, и на самом деле всегда желал им только самого лучшего.

Но я никогда не получу того, чего хотела, и каждый раз, когда я думала о нем, на глаза наворачивались слезы.

Сначала мне было просто больно, я пряталась в своей комнате и плакала часами. Я не ела и много спала, и в какой-то момент мне снова стало лучше.

Я думала, что поборола это, явилась к ужину и снова начала читать.

Но чувство облегчения продлилось недолго. Потому что вместе с внутренней пустотой пришел гнев. Я так разозлилась на Томаса Рида, на его наглость, на себя, думающую, что дорога ему, и то, что после этого он так просто отпустил меня.

Каким ужасным человеком он был? Неужели он позволил себе просто поразвлечься со мной? Или он действительно искал в распущенности мужского пола близость женщины, не испытывая симпатии?