— А им колбасу и не резать. Его в сердце воткнуть, кожу проколоть, кровь добыть…
— А ежели…
— Ежели другое что — другой и клинок будет. А этот точно ведьмин, ритуальный.
Кивнула Устя, задумалась.
— Боренька, нельзя ли попросить дом бояр Пронских обыскать? Я такой клинок у Пронской видела, у Евлалии, может, пропал он куда? Или забрал кто из домашних?
— Пронские, — покатала фамилию на языке Агафья. — Погуляю-ка я рядышком. Ох уж мне ведьмы эти, лисье семя, черное племя…
Промолчали все. Да и что тут скажешь? Ведьмы…
* * *
После рассказа Истермана многое мне стало яснее, в той, черной жизни моей. Многое разъяснилось.
Когда-то все не так казалось, а сейчас вспоминаю, и понимаю — использовали меня. Я не во всем виновата, но во многом, что верно, то верно.
Не сбеги я в той жизни черной на ярмарку, не увидел бы меня Федор, не почуял силы моей.
Не покорствуй я родителям, взбунтуйся, помощи попроси, да хоть бы и у прабабушки… Агафья б меня в обиду не дала, спрятала, увезла, много чего могла она. Да я вот, овца безропотная, только блеяла, когда меня на живодерню волокли. Она уж и прибыла, видно, когда связь не разорвать было.
Федька моим первым мужчиной стал, силы мои сосал, ровно клещ кровавый… и все же до конца я ему тогда не далась.
Любовь…
Любовь к Бореньке меня спасла, она из безумия вытащила, она сорваться не дала… когда Федька решил, что выпил меня…
Нет, не так!
Когда поняла Любава, что получила, они действовать начали. Тут и магистр помог, но поменьше, все ж в той жизни для нее события лучше складывались. Федька меня получил, спокойнее стал, рассудительнее. Потом Бориса убили, а вскорости и я затяжелела…
Вот убийства Бори я понять и не могу.