Грязь стала гуще, Артём чуть не поскользнулся. Девушка, не сбавляя шагу, обернулась, её веснушки проступили в свете фонаря.

— Иван Палыч, вы чего, как неживой? — фыркнула она, но в голосе мелькнула тревога. — Не то Скверна вас взяла, а? Матушка говорит, доктору без Живицы нельзя, ослабеет…

«Чего? Скверна? Живица? — Артем невольно сбавил шаг. — Что она несет⁈»

Они свернули за угол, и больница выросла перед ними — покосившаяся, с дырявой крышей. У входа толпились тени — мужики в серых армяках, зареванные бабы, кто-то держал фонарь, который отбрасывал дрожащий свет на грязь. Из хибары доносился стон, слабый, женский.

— Скорее! Скорее! — поторопил какой-то небритый мужичок.

Артем не ответил.

Проталкиваясь сквозь толпу, прошли внутрь, в темную тесную комнату. В одном углу — лавка с сундуком и иконой над ним. На стене потёртый сюртук, рядом — докторский саквояж, старый, как из музея. В другом углу — деревянная скамья. На ней — девушка, лет восемнадцати, бледная, с искажённым от боли лицом. Рубаху, некогда белую, теперь же разорванную на плече и заляпанную грязью, вновь надели на девушку, чтобы прикрыть наготу. Юбка задралась, открывая бледные колени, что заставило старуху в толпе прикрыть рот платком и зашептать:

— Срам-то какой…

Артём замер, но лишь на миг. Хирург в нём включился, как машина: осмотр, оценка, действие.

Девушка стонала, глаза полузакрыты, волосы — тёмные, мокрые от пота — липли к щекам. Правая нога неестественно вывернута, голень опухла, кожа багровая. Перелом? Закрытый? Оскольчатый? Или простой? Без рентгена не понять.

Парень опустился на колени, пальцы привычно нащупали пульс на запястье — слабый, но частый. Дыхание прерывистое, кожа горячая. Лихорадка? Или просто шок?

— Рентген сделали? — спросил он, чем заставил всех недоуменно замолчать. Пришлось даже повторить вопрос: — Рентген уже сделали?

— Господин дохтор, — кашлянув, робко произнесла его спутница. — Никаких ритуалов еще не проводили, ретгена тоже не проводили. Как бедняжку принесли сюда — так я сразу за вами помчала.

Артём кивнул, уже не слушая. Рубаха Марьяны открывала рану, из которой сочилась кровь с примесью грязи. Инфекция — вот что убьёт её, если не перелом. Парень открыл саквояж — внутри ржавый скальпель, пинцет, моток бинтов, пахнущих плесенью, и пузырёк с чем-то мутным. Ни антисептика, ни шовного материала. Чёрт, это не операционная, это музей кошмаров!

— Воды кипячёной! — рявкнул он. — И чистую тряпку, быстро!

Спутница метнулась, а толпа загудела. Старуха — худая, с крючковатым носом — шагнула ближе, теребя крест на шее.