Феликс взял папку дрожащими руками. В этих бумагах был не просто компромат, а настоящий ключ к уничтожению семейства Вейлов и его сообщников. Жак Лейл, обычный слуга, сумел собрать улики, которые могли бы пошатнуть основы всего Велуара.

- Томас! - крикнул Феликс, и дворецкий тут же материализовался в дверном проёме.

- Да, ваша светлость?

- Помоги мне одеться! - приказал Демор, сбрасывая одеяло.

Томас на мгновение замер, на его обычно невозмутимом лице появилась смесь удивления и беспокойства. - Но как же… вы ранены, ваша светлость! Вам предписан строгий постельный режим!

- Томас, сейчас мне не до твоей драгоценной заботы! Каждая

секунда дорога! - резко прервал его Феликс, морщась от резкой боли, пронзившей грудь при движении.

Видя, что пререкаться бесполезно, и зная нрав своего господина, дворецкий быстро кивнул и бросился к шкафу. Тем временем Доротея, внимательно наблюдавшая за этой сценой, прищурилась. В её глазах читалось если не одобрение, то, по крайней мере, понимание.

- Что вы хотите делать? - спросила она, когда Томас начал осторожно помогать Феликсу одеваться.

- Люди из Королевского Совета ещё в городе. Адриан сказал, что они сейчас проводят дознание с Блэквилем, проверяют все документы, касающиеся дел клуба «Золотая Луна». Я поеду к ним, - стиснув зубы, Феликс медленно выпрямился. Его лицо было бледным, но взгляд горел решимостью.

- Я тоже поеду! – тут же заявила госпожа Пендлтон. - У меня есть что сказать этим чинушам, которые ни черта не знают о происходящем в Велуаре! Подумать только, сидят там, попивают виски и рассуждают о благопристойности, пока под их носом такие дела творятся!

Через полчаса карета уже мчалась в сторону города. Демор прислонился к спинке сиденья, его лицо было бледным от боли. Доротея сидела напротив. Внезапно она подалась вперёд и похлопала Феликса по руке. Прикосновение старушки было лёгким, но каким-то удивительно успокаивающим, словно она передавала ему часть своей неиссякаемой жизненной энергии.

- Всё будет хорошо, сынок, - тихо сказала она, и в этом простом слове «сынок» было столько искреннего участия, что Феликс на мгновение забыл о боли. - Ты уж поверь старой Дори.

Он повернулся к ней и в полумраке увидел глаза старушки. Они блестели озорным, но в то же время невероятно добрым светом, отражая мудрость прожитых лет и непоколебимую веру в справедливость. Словно по волшебству, невидимая тяжесть, давившая на сердце, немного отступила. На душе почему-то стало тепло и спокойно, как в детстве, когда мать укрывала его одеялом, прогоняя ночные кошмары. Это мимолетное проявление искренности и нежности затронуло в Деморе какие-то давно забытые струны.