Альба не взглянула на Байра, но от ее прямой спины и всей стройной фигуры веяло напряжением. Лицо было сосредоточенно, руки прижаты к бокам; она не суетилась, не пускалась от волнения в болтовню, не крутила головой, не вытягивала шею. Должно быть, корона давила на голову, но Альба спокойно смотрела перед собой, ожидая, когда король со свитой въедет в ворота и предоставит ей возможность приветствовать его.

С тех пор как приехал Байр, они очень мало спали. По ночам убегали за стены, где тьма служила им укрытием и они могли плавать, летать и касаться друг друга, не боясь любопытных глаз и длинных языков. Им не хотелось признавать, что приходится прятать свои отношения, но оба понимали это. Байр обещал Альбе, что обратится к королю, когда тот вернется, поклонится ему и поклянется отдать все свои силы Сейлоку ради ее руки. Он едва заметно повернул голову, чтобы видеть сверкающую корону Альбы и волосы, рассыпавшиеся по черной мантии. Этих волос он касался. В эти волосы он запускал пальцы, целуя ее губы.

Во время поцелуев она не была столь сосредоточенна, спокойна и молчалива. Они так много целовались, что у нее воспалились губы, а нежная кожа шеи горела из-за соприкосновения с его обветренными щеками. Он сгорал от любви, изнемогал от страсти и, хотя он не передал ей свое семя, ни в чем другом не отказывал. Он наполнял локонами волос Альбы свои ладони, покоил лицо на ее нежном теле, целовал мягкую кожу ее груди и гладил бедра, а она что-то лепетала в сладкой истоме. Когда она в ответ ласкала его, то смотрела широко открытыми глазами, а он стонал, моля о пощаде. И она щадила и отпускала его, и Байр падал на колени, лишенный сил, но будто заново рожденный.

С момента своего возвращения на гору Байр думал только о ней. Не о клане, не о долге, не о цели приезда. Только о ней. Его не заботили северяне и их длинные корабли в заливе Гарбо. Он не вспоминал о нападении на Шебу или бое в Истландии. Когда на турнир прибыл Дред с горсткой воинов, вооруженных, бдительных, Байр вернулся к своим обязанностям с той спокойной уверенностью, к которой они привыкли, но сердце его и мысли были не с ними. Впервые в жизни он отдался собственным желаниям, все остальное отступило в туманную даль. Дни он проводил с хранителями или своими людьми, спал урывками, на заре и по вечерам, а ночи посвящал Альбе.

Теперь, стоя рядом с ней, так близко, что можно было коснуться нежной щеки и тонкой шеи, он горевал лишь о том, что с подобными ночами покончено. Он сделал бы все, лишь бы обладать ею. Ради нее он отказался бы от власти. Но в глубине души, где обитала честность и теплилась надежда, он знал, что этого будет недостаточно.