Савелий не дал нам опомниться, перешагнул змею и поспешил со двора, насвистывая весёлый мотив, словно ничего не произошло. Видать, у него с сестрой борьба не на жизнь, а на смерть, да уж, с такой роднёй, врагов не надо.

Тимофей опомнился, опустил меня, придерживая за руку, и улыбнулся, может, и правда решил посмотреться. Да куда там, дородная тётка подбежала, зыркнула на меня с ненавистью и прошипела не хуже змеи:

— Она наша родня из милости живёт, да, такие мы щедрые люди, её отец на каторге, а она ведьма, взяли в дом и мира теперь в семье нет! Сами видите, люди добрые, дети теперь друг друга ненавидят, мы болеем, всё из-за этой рыжей пакости. Надо было отправить в каторжное поселение следом за её родимым батюшкой душегубом. Сегодня же от этой Евдокии избавимся, а вы не серчайте, мож ещё передумаете, Василиса у нас хороша невеста, да и приданого добавим. Уж сговоримся. Пойдёмте в трапезную, отведать-то чем бог послал!

— Благодарствуем, уж подумали! Всего хорошего, эту бы взял, а Василису — увольте.

Жених ещё раз взглянул на меня, тем самым взглядом, оценивая прелести под тесным платьем, подмигнул и вышел, крикнув свахе, что в этот дом более ни ногой и получше, и богаче невесты есть.

Ворота со скрипом закрылись. Я так и стою посреди двора, совершенно не понимая ничего из происходящего. Кто эти люди? С чего они взъелись на несчастную Евдокию? И почему в её теле очнулась я, Ева Евгеньевна Астахова?

Дородная маменька семейства отошла, чтобы не сорваться в драку со мной, и крыльца прогудела:

— Отец! Увози её сейчас же! Чтоб духу этой рыжей бестии не было в доме. Убью её, если не увезёшь! Твоей сестры дочь, тебе и отвечать.

— Да, куда ж её? — крепкий мужчина в дорогом кафтане с непониманием смотрит то на меня, то на жену.

— На рынок, там подёнщики сидят, оставь и возвращайся, мож, какой дурак найдётся и на работу её заберёт.

Через минуту меня усадили в коляску, и «отец семейства» сам взял вожжи.

В голове только один вопрос крутится, почему я не сопротивляюсь? Как замороженная, смотрю на происходящее вокруг и слова сказать не могу в свою защиту. Ни единого. На меня это совершенно непохоже.

Так, молча и доехали по простеньким улочкам провинциального города на широкую базарную площадь.

— Приехали, вон навес у таверны, там сидят подёнщики и те, кому место надо, всё же ты дочь сестры, уж не знаю, что на тебя нашло, гадости делать людям, приютившим и обогревшим, кров тебе дали, еду, одежду вон. А ты… Пошли, народ почтенный, не отпугивай, улыбайся, дурында. И вот ещё что, ежели тебя не возьмут на работы — домой не возвращайся. Мы тебе более не родня.