— Двадцать пять! — тут же послышался голос с задних рядов.

— О! Двадцать пять уже интересней! — заметил муж, глядя на меня с холодом презрения.

Я сжала пальцы в кулаки так, что ногти впились в ладони. В горле стоял ком, глаза жгло. Я хотела кричать, бить, царапать — но магия брачных уз держала меня на месте, как невидимые цепи, впаянные в кости. Я не могла уйти. Не могла даже прикрыть грудь руками.

— Тридцать! — заявил некрасивый мужчина в пурпурном камзоле.

— Меня не интересует больше твоя судьба, — прошептал муж. — Ты знаешь, как я мечтаю о ребенке. О наследнике. Или наследнице. И всё равно сделала это! Яд нашли в твоей комнате!

— Это ложь! — прошептала я, чувствуя, как меня начинает трясти.

— Ложь — это то, что ты сейчас говоришь!

— А давай не будем ее продавать? Пусть моет полы, — пропела Мелинда, поглаживая живот. — Если уж не может родить — пусть хоть руки пригодятся.

Она сидела в первом ряду, как мать будущего короля, в розовом нежном платье, с руками, обнимающими живот. Её лицо сияло. Глаза — полны триумфа.

— Ладно, — сказала она, — пусть будет тридцать один. Всё-таки она еще не совсем высохла. Как-нибудь справится.

Мне казалось, что кто-то вырвал мою душу и выставил на продажу вместе с телом.

— Сорок!

— Пятьдесят! — перебил старый барон. — И то… дороговато! Не хочу, чтобы кто-то отравил мою любовницу!

Муж усмехнулся.

Он стоял у помоста в парадном камзоле, с бокалом вина в руке, как будто наблюдал за распродажей скота на ярмарке.

— Видите, какая исполнительная? Ни слова не скажет. Ни шагу не сделает. Идеальная служанка для тех, кто любит тишину.

И в этот момент, когда граф снова вытер сапоги о моё платье, когда Мелинда засмеялась, когда зал хохотал над моим позором… «О! Не усердствуйте, наш дорогой противник моды! Сейчас все присутствующие женщины на вас сильно обидятся!» — послышался смех.

Это платье шили три месяца. Швы, как обещания. Звёзды — как надежды. Теперь — грязь на шелке. Как и я. Как и всё, во что я верила.

Я молилась.

Не вслух. Не на коленях.