Оборачиваюсь. Проклятье! Двое табиров, спешившись, повисают на нарге. Хотят заставить его дать задний ход. Животное упирается и ревёт. А в это время ещё два гада, вскинув луки, целятся в меня чуть ли не в упор. "Тью-ю!" – почти одновременно пропели стрелы. "Бдзынь!" – отбили их лезвия кинжалов. Нечеловеческая реакция? А кто сказал, что я человек? "Действующая" – это гораздо больше. Ни одна стрела не опередит полёт мысли!

Пока враги замешкались, вылупив глаза и раззявив варежку, срубила им луки, чтоб не шалили. Одному, по-моему, вместе с пальцем. Потом пришла очередь тех, что тянули нарга. Кисти умерших ещё цеплялись за сбрую, а я потянула животину на себя, окончательно закупоривая проход, а потом несколькими ударами срезала всю упряжь. Если выберемся из этой заварухи, крестьяне своё добро восстановят.

Поймала взгляд уставившегося на меня старого кочевника. Те, что помоложе – отпрянули, а этот остался. Повесила на уровне плеча клинок Тьмы и слегка ткнула им в сторону старика – дескать, ты следующий.

– Шаярхаар! – возопил тот.

– Шаярхаар! Шаярхаар! – подхватили другие, заворачивая тачпанов.

Ёпэрэсэтэ! А где же эти самые колдуны? Вроде Ворхем сказал, что их должно быть двое. Я быстро развернулась, невольно наступив на что-то мягкое. Послышался стон. О! Гвардеец ещё жив.

– Вытащи его! – приказала парню с топором.

– Нирта, мне одному не справиться!

Проклятье! Всё приходится делать самой. Ухватила раненого подмышки и дёрнула. Сначала вроде подался, потом снова застрял.

– Тащи, мать твою! – рявкнула на юного олуха.

Выдернула рогатину и приподняла тушу, как рычагом. Готово!

– Тащи к колесу! – указала на стоявшую рядом телегу.

Парень отволок раненого куда сказано, может быть, именно это и спасло бедолаге жизнь, а то его точно бы затоптали.

Где же шаманы?

– Нирта, а его? – юноша указал на охотника.

Из огромной раны мертвеца сочились кровавые ошмётки мозга.

– Ему уже не помочь!

Неужели парень этого не понимает? Застыл, как соляной столб. Наконец до него дошёл смысл сказанного. Юноша бухнулся на колени, обнимая мёртвого, пачкаясь в его крови, совершенно не замечая этого, и зарыдал:

– Батя! Батя!

Вон оно как!