Он рушится обратно, утыкаясь мне в плечо. Его тоже трясет. А мне отчаянно не хватает воздуха. Символ на груди продолжает пылать и отнимать остатки дыхания. Задохнусь! Я пытаюсь столкнуть Кысея с себя и тут слышу его бормотание:

— Боже мой, теперь я еще и насильник… — его рука словно пытается вырвать бесконечность из моей груди и вымолить прощение. — Есть ли предел моему грехопадению?.. Прости, господи Единый, прости мой грех…

Его запоздалое раскаяние, горький стыд и затаенный восторг обладания похожи на раскаленный песок, который укутывает и душит меня песчаной бурей Нам'Ри. Я дергаюсь в последней отчаянной попытке вдохнуть воздух, и Кысей наконец отваживается поднять голову и заглянуть мне в лицо:

— Простите, простите меня… Я не знаю… как… потерял голову…

Я многое хочу ему сказать: и про то, что насилия возмутительно мало, и про то, что я хочу еще, и про то, что так быстро кончают только прыщавые юнцы! Но моих сил хватает лишь на полузадушенный стон:

— Еще!..

Кысей потрясенно затыкается, смотрит на меня, а потом рывком усаживает на полу, сам оставаясь на коленях. Вокруг нас все усыпано осколками, как будто прошелся смерч. Но я уже могу дышать свободно и выдаю инквизитору все, что о нем думаю.

— Цветочек-то быстро осыпался! — тыкаю я его в живот. — Насильником себя возомнили? Да кто так насилует?!? Ничего не умеете!..

— Замолчите!

Его пальцы смыкаются у меня на горле, и низ живота сладко-болезненно тянет от нехватки воздуха. В глазах темнеет, но я упрямо выдавливаю:

— Насилуйте лучше!..

— Да что же вы за человек! — он ослабляет хватку, а потом подхватывает меня под локоть и ставит на ноги.

И начинает срывать остатки одежды. А меня охватывает ужас от того, что он даже в темноте заметит шрамы на животе и спине, отшатнется в отвращении и уйдет, оставив валяться в похотливой горячке и сдыхать.

Я пытаюсь сопротивляться, но тщетно. Нагрудная повязка сползает на живот и кое-как прикрывает уродство. Ноги меня не держат, колени дрожат. Кысей встряхивает меня за плечи и зло шепчет:

— Мало, да?.. Лучше, да?.. Я вас отымею, светлая вояжна, отымею во всех ста девяноста девяти позах!..

— Их сто девяносто шесть… — поправляю я и вцепляюсь в него, обхватывая коленями его бедра и чувствуя, как мне в живот тяжело упирается вновь оживший цветочек.

— Плевать!.. Будет еще три новых!.. — он несет меня к кровати, но в темноте спотыкается о перевернутый столик.

Мы падаем на ковер возле кровати, я успеваю выпутаться первой и подняться на четвереньки, чтобы доползти до ложа. Но он истолковывает это как побег и хватает меня за волосы.