Хатир целыми вечерами просиживал возле Вилара. Паренёк светился от счастья. С горящими глазами рассказывал, как ориенты играют с его братом и сестрой, как балуют их, чем кормят. С приближением темноты Йола выставлял Хатира из палатки. И на долгую ночь маркиз и старейшина оставались вдвоём.

Вилар молчал. Шелест волн, треск костра и вынужденная неподвижность усиливали душевные муки. Каждый вздох был надсаднее предыдущего, и уже через час-другой вздохи переходили в несдерживаемые стоны. Йола притворялся спящим — он не мог насильно влезть маркизу в голову, вымести мусор и расставить всё по полочкам.

Нервы у старика сдавали, он выбирался из палатки и до рассвета сидел у костра, напевая на языке ориентов песню о рыбаке. О том, как ветер сорвал парус, волны смыли вёсла, шторм унёс беднягу далеко от родного берега. Когда море успокоилось, рыбак встал на нос лодки и устремил взгляд на горизонт. Он смотрел день за днем, ночь за ночью. Наконец вдали появилась лёгкая дымка, превратилась в тень на воде, обернулась побережьем. Волна выбросила лодку на песок. Вместо того чтобы спрыгнуть на землю, рыбак вдруг взмыл к небесам и понял, что домой вернулась его душа, а сам он, мёртвый, лежит на дне моря.

Йола пел, и Вилар затихал. Так продолжалось пять дней. На шестые сутки старик дал маркизу жестяную кружку.

Вилар сделал небольшой глоток:

— Зачем мне снотворное?

— Я стар, но не слеп и не глух.

Вилар поставил кружку рядом с тюфяком:

— Я не буду это пить.

Йола стиснул ему плечо:

— Не записывай меня в беспомощные старики, маркиз Бархат! Без глубокого и долгого сна лечение и морской воздух не помогут. Ты останешься больным, разбитым калекой. Люди начнут говорить, что Йола стар и бесполезен. Что ему пора сидеть в тени, а не в свете костра старейшин.

Вилар полежал, взирая в брезентовый потолок. Взял кружку и залпом выпил травяной настой. На одиннадцатый день Йола и Атийла помогли ему выйти из палатки.

Покачнувшись, Вилар опёрся им на плечи и зажмурился от яркого солнца:

— Стоило меня ломать, чтобы заново складывать?

— Я не ломал. Я немножко поправил, — откликнулся старик.

— Немножко? Я чувствую себя мозаикой.

— Как это ни печально, но твоя болезнь на всю жизнь, Вилар. Ты можешь прожить до своих последних дней и не вспомнить о ней. А может случиться так, что одно неправильное движение, и ты вновь окажешься в этой палатке.

— Господин! Господин Вилар! — закричали откуда-то сверху.

Стоя над обрывом, Хатир подбрасывал в небо соломенную шляпу. Крутой склон был облеплен ориентами.

Вилар помахал пареньку: